Правило благозвучия

Моя троюродная тетка, закончившая киевскую школу с медалью, году в 56-м сдавала экзамены в Киевский же университет. На отлично она сдала и математику с физикой, а потом было сочинение по украинскому. На дачу, где мы отдыхали вместе с ее семьей, она приехала вся в слезах – «двойка»… В сочинении ей насчитали 16 ошибок на так называемое «правило благозвучия». Смысл его примерно в следующем: во фразе «вiн пийшов у Обухiвку» можно поставить предлог «у», а можно – «в». Что правильнее, определяется «благозвучием», которое, в свою очередь, определяется экзаменатором.

Вот поэтому, на основании «русского благозвучия» я никогда и не скажу: «в Украине», а только «на», как «на Кубе»…

Для тех функций, которые на Украине выполняло правило благозвучия, в России есть «стилистическая ошибка» - в 72-м моей жене за вступительное сочинение в МГПИ поставили «трояк», обозначив таких ошибок 12 штук. Для Таньки, у которой до того в жизни не было ниже пятерки за сочинения, это было оскорблением, и она отправилась на апелляцию. А там ей показали абсолютно бредовые исправления и сказали: - Ну, что вы так волнуетесь? Вы же проходной набрали!

Шанс есть!

Другая моя тетка, доктор медицинских наук, рассказывала, как в Киеве принимали в медицинский. К началу экзаменов в комиссии уже лежал готовый список поступивших, но это не значило, что у остальных нет вообще никаких шансов. Если абитуриент, не вошедший в список, а это обозначалось специальной отметкой на экзаменационном листе, отвечал не отлично, а блестяще, экзаменатор должен был пойти в экзаменационную комиссию, найти личное дело абитуриента и отправиться с ним к председателю комиссии. Тот выносил решение: можно ли ПРОДОЛЖИТЬ экзамен или все-таки валить. Если решение было положительным, то экзамен продолжался с участием старшего экзаменатора, и при благоприятном для абитуриента исходе, он занимал место последнего в списке заранее принятых, потому что они там были расставлены в порядке «ценности». А дальше уже попавший в список становился «защищенным», и только суперуспехи кого-то из конкурентов на следующих экзаменах могли его оттуда выпихнуть. Потому что он оставался в списке последним…

Секретный физик

Витька, сын папиного друга, в честь которого был назван я, в 64-м приехал из Магнитогорска поступать в МГУ на истфак. Парень производил впечатление набитого знаниями по самую маковку, правда, говорить с ним о чем-то, кроме его истории, было затруднительно.

С экзамена Витька приехал подавленным – с «четверкой» и рассказал, как его срезали. А срезали его подловато: спросили, кто был первым советским наркомом иностранных дел, Витька сказал – Чичерин, а оказалось – Троцкий, про которого, ни в одном советском учебнике, конечно, не было и быть не могло ни слова. А «10 дней, которые потрясли мир», он, оказывается не читал – книга очень долго была запрещена, и в Магнитогорске ее могло просто и не быть.

Моего отца эта ситуация сильно разозлила, к тому же сына друга надо было выручать в любом случа. В своем парадном костюме, в котором он ходил на техсоветы в Минэнерго, членом которого он был много лет, папа отправился на истфак – подавать апелляцию. Когда хотел, папа умел быть необыкновенно серьезен, а тут он каким-то образом сумел внушить комиссии, что он - секретный атомщик, и нагнал такого страху, что ему предложили присутствовать на дополнительной проверке знаний, чего на апелляциях не бывало в принципе… Витька, действительно, знал очень много, и без применения «допроса третьей степени» завалить его было затруднительно. В результате они с моим папой вернулись к нам на Хорошевку с победой – вырванной из зубов советских историков «пятеркой».

Потом, через три года, когда вступительный сдавал я, Витькин отец, к тому времени главный специалист Минчермета, с утра сидел в лучшем визиточном костюме и ждал сигнала к началу «спасательной операции». Я справился сам.