Поющая площадь

Одно из первых воспоминаний детства – безрукие и безногие инвалиды, очень много, каждый день… Их не всех вывезли из Москвы, и только к началу 60-х они стали встречаться редко, наверное, поумирали.

Безрукие – с пустыми рукавами, заправленными в карман или за пояс, везучие – с протезами кистей в черных перчатках, безногие – чаще всего одетые во флотские бушлаты – теплые, прочные и не требующие подкорачивания. Они катили на площадочках с подшипниками вместо колес. Каждый подшипник пел на свой голос, в некоторых местах, почему-то запомнилась Таганка, инвалидов было множество, и, казалось, «пела» вся площадь.

Почему-то в моей памяти у этих безногих – чаще всего улыбка на лице, наверное, от того, что этим людям терять уже окончательно было нечего, и они просто отчаянно радовались жизни, каждой чекушке, каждому дню в Москве, в которой удалось уцелеть, несмотря на все облавы и депортации…

А еще мне только что пришло в голову, что улыбающиеся лица инвалидов отпечатались у меня в памяти, просто потому, что они улыбались мне – маленькому ребенку, который был обязан им жизнью.

Вставайте в колонны!

В 50-е, будучи в Киеве у бабки с дедом, выпросил для игры в войну у соседки по киевской квартире ее погоны. Оказалось, что погоны офицеров медицинской службы были уже, чем обычные офицерские, но все равно очень красивые и были сделаны из какой-то серебряной канители. Позже узнал, что только чуть-чуть не застал время, когда в погонах ходила четверть страны, а еще четверть собирались в них одеть. Помимо всяких военных и военизированных ведомств, опогонены были дипломаты (!), железнодорожники, гражданская авиация, лесники. Планировалось введение погон для инженеров, да «вводитель» околел…

Не осталось и следа

В Петровском парке под окнами нашего дома в моем детстве еще оставались воронки от бомб – в войну там стояла зенитная батарея, вот по ней и отбомбились… Я в эти воронки спускался и глубоко уходил под поверхность земли – только пятнышко неба светило. Надо, правда, сделать поправку на мой рост в тогдашние 4 – 5 лет, но, думаю, глубины там было не меньше двух метров. Засыпать их собрались только в 56-м. Остатки противовоздушного камуфляжа еще долго оставались и на Глазной больнице в переулке Садовских напротив ТЮЗа, и со двора здания Военторга на Ленинградке – деревья коричневой краской. Их замазали еще позже – уже в конце 50-х. А вот военных руин не застал ни одной – их к тому времени уже все разобрали или восстановили. Поэтому много лет спустя, увидев в Праге на Староместской площади оставленную невосстановленной сгоревшую часовню рядом с Ратушей, очень удивился – как это мы не оставили такого памятника…

Встреча с католицизмом

В 59-м наше семейство впервые отправилось на Балтику - в Палангу. Море, песок, сосны… Но самое запомнившееся - первое столкновение с религиозной жизнью. В Паланге был довольно большой костел, который пользовался большой и удивительной для меня тогдашнего популярностью – на службы набивалось битком народу, но сильнее впечатлило, как литовцы буквально на минуту забегали в храм, опускались коленями на специальную досточку, приделанную к скамьям, молились и убегали по своим делам дальше. Чувствовалось, что это органическая часть их жизни. А я никак не мог поверить, что все они и вправду веруют...

При входе в костел располагался ящик вроде избирательной урны с надписью «На ремонт костела, разрушенного американскими бомбардировщиками». Перед войной Германия аннексировала Мемельский край, и амеры бомбили его как имперские земли и, действительно, повредили шпиль, а хитрые ксендзы и спустя 14 лет после войны эксплуатировали это обстоятельство. Я тогда впервые увидел такой способ сбора денег, который впоследствии обессмертил в «Берегись автомобиля» Банионис.

В те дни в Паланге случилась трагедия – из-за взрыва, как говорили местные, выброшенной на берег морской мины погибли несколько подростков. Судя по тому, что их всех хоронили в одном деревянном ящике – похоже на правду… Процессию, шедшую по улицам города к костелу возглавляли ряды мальчиков-служек в белых распашонках, за ними ксендзы, хор и половина населения города – такую церемонию я тогда тоже видел впервые…

Мука

Под самый Новый 64-й Год мы вернулись домой из командировки отца в Болгарию на ТЭЦ «Марица-Восток». Там, впервые в истории нашей семьи, у нас не было никаких материальных проблем – даже я, живя и питаясь в интернате, за месяц прогулял 35 левов – заходил после школы в кафе и пил там кофе с пирожными.

Кое-что о том, что творится дома, мы, конечно, знали и из писем и из советских газет: осенью 63-го после очередного неурожая партия и правительство известили советский народ о том, что в хлеб теперь разрешается подмешивать, кроме пшеничной или ржаной, еще и кукурузную муку, овес и прочие заменители. Что это за хлеб получался, я увидел, отправившись впервые после возвращения в магазин. Качество его лучше всего характеризуется анекдотом тех времен: - Продавец, дайте мне хлеба! – Вам белого или черного? – Мне все равно – мне для слепого!

Ну, и очередь, в которой основательно намяли бока, в них еще предстояло стоять не год и не два. Самое тяжкое - это очереди за мукой. Из свободной продажи она исчезла года на три, а выдавали ее по 1 кг на человека два раза в год – на майские и октябрьские в ЖЭКе. В очередь выстраивалось население всего нашего 75-го квартала Верхних Мневников, и стояние в ней могло занять целый день. Мама меня ставила в хвост и исчезала по домашним делам, а я стоял и читал какую-нибудь книжку. Все бы ничего, но я очень нервничал, что мама опоздает к тому моменту, когда подойдет наша очередь – ведь ни паспортов с пропиской, ни денег у меня не было. Однажды мама ворвалась в ЖЭК, когда передо мной оставался всего один человек, я настолько перенервничал и разозлился, что наговорил маме каких-то раздраженностей и резкостей…

***