Гарик Тирас

Читая М.Мержанова(?)

Сухумский футбол

В детстве у меня был только один комплекс. Нет, дело было не в моем малом росте и весе. Проблема была в очках. И, опять же, дело не в том, что тебя называют сначала очкариком, а потом (по мере перехода в старшие классы со всеми пятерками) – профессором. Но… Все бы ничего, но комплекс был – мои проклятые очки лишали меня возможности играть в футбол: «тебе нельзя – у тебя очки» – эти мамины слова сопровождали, нет - преследовали меня с тех пор, как мы приехали  в Сухум, особенно с тех пор, как я вышел во двор, а потом пошел в школу. А  весь двор, вся улица, вся школа, и весь город играли в футбол.

Футбол был всем: игрой, культом, источником и наполнением жизни; футболом мерялось все, успех в нем автоматически возносил героя на вершину повыше Сухум-горы, а неудача… Впрочем, замечательным образом неудачи мгновенно забывались, поскольку завтра можно было отыграться, и футбол начинался снова. На самом деле, он никогда и не кончался, футбол был круглый день и ночью около фонарей до последнего «издоха». Сначала шесть на шесть, потом пять на пять, а ближе к десяти вечера, под последним фонарем – уже два на два. Пока не приходили с традиционной прогулки «с берега» родители и не загоняли «мыть ноги и немедленно в постель». Хорошо еще, что собственные ванные были в полном отсутствии, так что тотальное мытье было только по субботам.

Все это замечательно, если у вас нет очков и вы живете полноценной пацанской жизнью, ну, а если они есть – вам не положены кеды (а в чем еще играть?), вам не о чем говорить с приятелями на переменах и дома (что толку обсуждать газетные новости про тбилисское или сухумское Динамо или московский Спартак), вы вне жизни: она – сама по себе, а ты – сам по себе.

Все это тянулось и тянулось вплоть до пятого класса, пока я не сказал себе «хорош!» и не стал играть в футбол «без спроса», иначе говоря, тайком от родителей. Сразу обнаружилось, что все уже давно играют здорово, «мотаются» как боги (или, по крайней мере, как полубоги), а я еле-еле сучу ножками, стараясь попасть по мячу. Технику надо было вырабатывать гораздо раньше, года в три-четыре, и никому нет никакого дела до того, что жил я тогда черт-те где, в Казахстане, в Чимкенте, а в этом Богом забытом месте даже футбола не знали. Другое дело – Сухум, или как его официально, на грузинский лад называли – Сухуми. Здесь Мекка футбола, сюда каждую весну перед сезоном приезжал ЦДКА с Федотовым и Бобровым, здесь родился Никита Симонян, а потом уехал играть в «Спартак». Все это мне папа рассказывал с подлинным чувством, он вообще редко когда мне что-то в детстве объяснял с такими подробностями. И уже по одному этому признаку было ясно, что футбол – дело исключительное, по-настоящему важное, мужское дело. Все это хорошо, но, увы, никоим образом не сказалось на вопросе покупки кед и разрешении играть в футбол… В общем вся жизнь была сплошным футболом. Имеется в виду, естественно, мужская жизнь, чем там девчонки занимались до поры до времени нас мало волновало, а потом, попозже девчонки, естественно, стали нашими болельщицами, в общем, нашли свое место на празднике жизни.

Вот так я начал преодолевать свой первый комплекс, сломал три пары редчайших очков (их заказывали через знакомых в Москве, у нас таких не делали – астигматизм), в конце-концов, мама проявила свою мудрость и, взглянув в очередной раз на вдрызг разбитые школьные ботинки (если нет кед, то играем в чем есть!), в сердцах плюнула и со словами – только сломай еще одну пару очков – купила, наконец-то мне первые кеды, а я стал играть… без очков. Оказалось, что это книжки было трудно читать без очков, а в футбол играть было вполне ничего. И жизни приобрела смысл, и полноту, появилась первая настоящая цель, чтобы тебя брали в команду, принести ей пользу и выиграть!

Но до этого было еще, ой как далеко… По причине моей неумелости меня ставили поначалу в защиту, и сколько же я народу «покалечил» пока проходил свою школу молодого бойца. Кавычки в слове «покалечил» означают всего лишь то, что мои удары по ногам противника заканчивались не больничной койкой, а простой ссадиной. Не будем забывать, что весом и ростом я был ровно самым последним в классе, и мои удары, даже вполне яростные, в пылу борьбы мало кого могли сильно травмировать. Все же, достаточно часто меня поминали недобрыми словами, когда я «подковывал» очередного нападающего, прорывающегося к нашим воротам.  Там пощады от меня не было никому, и с воистину берсеркерским безумием я налетал на пацанов выше и тяжелее меня раза в два с одной только мыслью – враг не должен пройти к нашим воротам, и остановить его надо любой ценой. Бить, в ответ, правда, не били, понимали, что луплю я своих оппонентов не со зла, а по неумению с одной стороны и по «должности» - с другой. А место мое на поле уже тогда было – защита. На нападающего я явно не тянул, но играть хотелось всегда, а вакансии в защите были. Всем, понятное дело, хотелось забивать голы, ну а мне вполне хватало для счастья просто играть, хоть и в защите. Потом я стал получал удовольствие от того, что не пустил противника к воротам, причем не просто так, а отобрав мяч без нарушения, помогала скорость, бегать-то я бегал быстрее всех в классе и, наверное, в школе.

Так я преодолел свой первый комплекс. Вошел в нормальную пацанскую жизнь, Понятное дело, не обходилось и без накладок. Дело в том, что жили мы тогда почти в центре Сухума, и найти ровную поляну для игры было большой проблемой. Город-то маленький, тянется вдоль берега моря, подпираемый к берегу моря подступающими закавказскими предгорьями. Все мало-мальски подходящие площадки для футбола были давно заасфальтированы, играть просто негде было, не лезть же на дорогу. Даже в наши шестидесятые машин на них хватало, через город проходила основная приморская магистраль от Туапсе до Сухума, а дальше – на Тбилиси. Хуже того, наша, вторая школа находилась  вообще в центре города, рядом с центральной нашей площадью имени, естественно, товарища Ленина, там и памятник вождю до сих пор стоит. Нас же привлекал, понятно,  не вождь, а площадь – большая и покрытая гладким асфальтом. На нем и играли, сбивая ботинки и кеды за пару недель.

Вообще-то место было очень красивое, словосочетание «город-курорт» я осознал только приехав учиться в Москву и в один прекрасный момент осознав, что наша лучшая в мире столица куда как послабее выглядит по части красоты и чистоты на улицах[1]. Сухумской нормой были высаженные клумбы с шикарными розами, за порядком следили милиционеры, и, надо понимать, они должны были нас сгонять с этой площади: как-никак «политическое сердце» города, место образцового порядка. Но, дело ведь происходит в Сухуме, а что для Сухума футбол? Правильно – все (см. выше). Потому и мильтоны (как у нас называли милицию, помимо других, более обидных прозвищ) сами с интересом смотрели, как пацаны играют в футбол. И то верно, не хулиганят ведь, ну и что, что вождь рядом через дорогу, он ведь каменный, ему ничего не будет, даже если мячом в него разок попадешь. А мы к вождю со всем уважением, играли ровно на другом краю площади, и мяч к Ильичу практически никогда не долетал. Площадь ведь громадная была, там весь город собирался на митинги 1 мая и 7 ноября, и всем места хватало.

Говорят, именно на этой площади в 1980 году освистали тогдашнего первого секретаря Грузии молодого Шеварднадзе, когда он при всем честном народе уговаривал Абхазию подписать новую конституцию, по которой подтверждался статус Абхазии, как автономной республики в составе Грузии. Все абхазы приехали из окрестных деревень, собрались на площади и отказались подписывать брежневскую конституцию. Скандал! Приехало начальство из Москвы, и сторговались тогда на том, что наш пединститут преобразовали в университет и организовали Абхазское телевидение. Еще была в этом договоре объездная дорога вокруг Сухума, больно много машин ехало в сторону Тбилиси прямо через город, вот и потребовали абхазцы построить окружную дорогу. Правда, ее так и не достроили в советское время, а теперь никому и в голову не придет эта идея, никто из Сухума в Тбилиси не ездит. Но это было уже гораздо позже, а пока мы после уроков, а иногда и вместо уроков, бегали по площади в футбол, быстренько сделав футбольные ворота из школьных сумок и портфелей.

Все бы хорошо, но одно обстоятельство сильно усложняло мою личную жизнь.  Дело было в том, что проектный  институт, в котором работал всю жизнь мой папа, располагался рядом с той же площадью в комплексе правительственных зданий,  аккурат по левую руку от вождя мирового пролетариата. К моменту, когда мы только-только начинали входить во вкус игры, у папы в институте наступал обеденный перерыв, многие сотрудники его института вместе шли на берег закусить в кафе, выпить по чашечке обеденного кофе, и он меня пару раз «застукал» в рядах играющих пацанов. Каким-то сложным образом (надо полагать) это ударяло по его престижу и он, естественно, через маму, строго-настрого запретил мне играть в этом месте, где все его знают, и это повредит его безупречной репутации в городе. Сам он, конечно, не снисходил до таких мелких тем, занимаясь после работы важными делами: чтением газет «Известия» и «Правда», которые мы выписывали, но через маму мне регулярно делались педагогические внушения на эту и другие актуальные темы. Я до сих пор завидую его умению воспитывать на расстоянии, за все годы детства он ни разу на меня голоса не повысил, достаточно было маминой реплики: «Ну, смотри, папе скажу!» и семейный порядок восстанавливался мгновенно. Мне это уже было не дано.

Все наши пацаны, естественно, знали о моих проблемах и, завидев издалека компанию сотрудников папиного «Гипрогорстроя», быстренько давали мне знать, и я тут же «заныривал» в ближайшую клумбу. Уже оттуда я наблюдал, как папа краем глаза, проходя вместе со своими коллегами, посматривал на играющих пацанов (посмотреть-то надо, это же футбол!). Одновременно он, незаметно для других, но не для меня (!), с видимым облегчением не находил среди них своего сына, в то время как вся их компания  медленно шествовала дальше, на берег моря. Мне следовала команда – «отбой!», я вылезал из клумбы, выдергивая розовые колючки, а почтенные инженеры, строители и архитекторы солнечной Абхазии степенно двигались все дальше,  вниз к городской набережной, к излюбленному кафе. Все это время обсуждалась извечная сухумская проблема: когда же сухумское «Динамо» перейдет из класса «Б» в класс «А», чтобы наконец-то сравняться с тбилисским «Динамо». Это была вечнозеленая тема наших футбольных (и политических) пикейных жилетов, мечта, которая вспыхивала каждую весну, когда говорили о новых, ну очень способных ребятах в сухумском «Динамо», которые на этот раз точно выведут его в высший дивизион. Но, ближе к осени, злой рок, явно преследовавший нашу любимую команду, не давал ей вылезти из середины таблицы нашей зоны, и наши мечты автоматически переносились на следующий год.

Так начинался мой футбол, а «второй тайм» настал, когда мы переехали в новый дом, когда я перешел уже в шестой или седьмой класс. Дом этот был расположен на улице Бараташвили, прямо напротив знаменитого в своем роде места в нашем городе – обезьяньего питомника. Вообще-то в городе было три места, в которые водили всех туристов и приезжих. Во-первых – Сухум-гора – Мекка для всяческих парочек, (по пацанским легендам под каждым кустиком там можно было найти парочку), потом шел Ботанический сад, действительно красивейшее место, в котором всегда можно было подышать свежим воздухом в самое пекло середины сухумского дня. Ну и, третье место, а по ранжиру, скорее первое – это был наш питомник. Располагался он прямо на склоне одной из гор, в ближайшем окружении от города, а, поскольку сам город ленточкой опоясывал Сухумскую бухту, от «верхнего края» города до берега моря было всего двадцать минут ходу. Так что, все туристы, высаживаясь из своих катеров или автобусов,  сначала заходили в Ботсад, а потом прямиком поднимались уже в питомник. Понятное дело, каждую групп вел свой экскурсовод, и в пиковые часы они, как овцы, запружали несчастную улицу Ленина, не давая буквально прохода злосчастному местному населению. Последнее проклинало всех этих туристов предпоследними словами (но про себя), буквальным образом продираясь каждый раз через эти толпы к своим домам, которым не повезло оказаться на этой дороге к вожделенным туристическим «храмам». 

Торной она была еще потому, что ушлые местные бизнесмены уже тогда (в разгар торжества развитого социализма) поняли простой закон коммерции: чем больше торговых точек, тем быстрее продашь один и тот же товар. В итоге, наша центровая улица Ленина была  так плотно уставлена столами с самым разнообразным местным ширпотребом, что ставшему на эту торной тропу туристу деваться было некуда, как через метров 150-200 вдруг оказаться с какой-нибудь купленной кофточкой, тапочками, солнечными очками или еще какой дребеденью, которая исправно пополняла местный бюджет и карманы наших «цеховиков» - предвестников рыночной экономики.    

Наш дом был построен в середине 60-х годов, а затем там вырос небольшой микрорайон кирпичных четырехэтажек хрущевской планировки, которые тянулись вдоль дороги к обезьянам. Прямо за домом был еще не окультуренный пустырь на месте снесенных старых хибар, и была большая, не засыхающая по причине частых дождей, лужа. Тем не менее, по сухумским меркам место было отличное, а поскольку было более-менее выровнено, нам осталось поработать всего несколько дней, чтобы сделать прямо за домом вполне сносное футбольное поле. Сначала засыпали песком лужу, потом отец одного из наших ребят пригнал с работы грейдер (ведь футбол это же общее мужское сухумское дело), который превратил бывшую стройплощадку в идеально ровную поляну. Напоследок мы притащили из сквера возле железной дороги настоящий дерн и уложили им вратарские площадки. Получилось великолепное поле, для игры примерно шесть на шесть. К нам ходили играть команды с других улиц, место быстро стало популярным.

Единственным узким местом нашей поляны было то, что бегали мы, в основном по земле, и в летнюю сухумскую жару пыль на ней висела   столбом, что, естественно, не радовало хозяек квартир, выходящих ровно на эту поляну. Понятно, что любая стирка в таких условиях была, мягко говоря, не эффективной, что было постоянным камнем преткновения для нашей жизни, то есть игры. Судьба площадки находилась под постоянной угрозой закрытия, что, впрочем, и случилось, и на ней сделали нечто вроде общественного огорода и выращивали овощи. Впрочем, это уже было после того, как вся наша компания закончила школу и разъехалась по разным институтам. Некому стало защитить наш замечательный стадион. Но это было потом, через несколько лет, а пока футбол плотно занял всю жизнь вплоть до последнего класса. Вторым существенным минусом поляны было, естественно, отсутствие искусственного освещения, так что игра каждый день натурально заканчивалась в момент наступления полной южной ночи, когда уже не было видно ни мяча, ни партнеров, ни противника.

Мой «большой» футбол начался в момент получения новой квартиры,  примерно, когда я перешел в седьмой класс. Последующие три года прошли под знаком футбола, учеба в школе занимала минимум времени, учился я в основном играть в футбол. Надо сказать, учился на совесть, по книжке. Не помню ее названия, но книга была отличная, с картинками, написал ее, какой-то знаменитый футбольный тренер. На картинках футболист красиво подбегал к мячу и очень ловко «ставил» ногу перед ним. Все, с тех пор, гуляя по разным поводам по улицам, я ни один камешек не пропускал не отбитым, надо было правильно ставить ногу перед «мячом». Это непрерывно вело к повышению футбольного мастерства и одновременно существенно укорачивало время жизни ботинок… 

Дома после уроков, мы собирались и непрерывно играли до позднего вечера, благо далеко идти теперь не было никакой нужды, да и родителям было легче: выглянула мать вечером с балкона, высмотрела сына и позвала ужинать. Ну, а отцам удобно было просто футбол посмотреть – это ведь самое лучшее зрелище для настоящего кавказского мужчины. Считай, сидишь прямо на стадионе и болеешь за своих.

Московского телевидения тогда в Сухуме не было, его к нам подвели только в 1966 году, прямо к чемпионату мира. До того мы смотрели передачи местной сочинской телестудии, которые отличались крайней неторопливостью, целыми вечерами нам транслировали полные спектакли сочинских драмтеатра и оперетты. В перерыве камера гуляла по рядам, показывала наряды приезжих московских модниц, так что телевидение уже тогда играло цивилизационную роль, повышая уровень культуры на далекой окраине империи. Еще на этом сочинском телевидении была такая замечательная программа, как «Концерт по заявкам». Заявки были от передовиков всяких дел, от рыбаков до коммунальщиков, которые работали в славном городе-курорте Сочи. Концерты отличались большим разнообразием, в один выходной давали балет Чайковского, а потом ансамбль Моисеева, а через неделю – сначала Моисеев, а потом балет, так и жили годами. Одно время меня занимал вопрос, почему же эти передовики соцсоревнования заказывали именно эти два номера, в арсенале советской культуры были ведь и другие разные балеты и концерты… Немного позже стало ясно, что просто не было других пленок в этой замечательной студии, так что никакой мистики, а просто социализм.

И вот на этом стерильном фоне, в один прекрасный момент объявляется, что начинается «пробная» трансляция московского телевидения, из Тбилиси до нас дотянули радиорелейную линию. И на наше всеобщее болельщицкое счастье в это время начинался незабываемый чемпионат мира в Англии 66 года. Никогда теперь уже не забыть, как мы смотрели трансляции первенства мира по футболу в прямом эфире из Лондона. Наша сборная, кстати,  в тот год смотрелись совсем неплохо, Яшин показывал мировой класс на воротах, а Численко заслуженно стал нашим мальчишеским кумиром[2]. Увы, оказалось, что это было самое удачное выступление советских футболистов на чемпионатах мира, а как мы ругались на свою сборную, которая заняла «только» четвертое место на том чемпионате…

В памяти навсегда осталась гениальная игра тогдашних чемпионов мира - бразильцев с венграми во главе с не менее гениальным Флорианом Альбертом. Непобедимые бразильцы были побиты 3:1 в красивой и честной борьбе. Тогда наступала эра ухода первой великой бразильской сборной и европейцы бились с ними не жалея ни себя, ни чемпионов мира. Особенно «отличились» болгары, которые так надавали по ногам великому Пеле, что он не смог толком даже играть в остальных играх. Но венгры были далеки от этого, они играли в настоящий футбол.  Дело было поздно вечером, народ смотрел матч в нескольких квартирах, где были телевизоры, и все мужское население (от 5 до 75) собиралось в этих маленьких хрущевских комнатках целыми подъездами. Дух большого футбола витал там в высокой концентрации.  Все мы, понятно, болели за венгров – свои братья-европейцы, тем более, что народные демократы, почти советские…

Когда, увы, феерия «Бразилия-Венгрия» закончилась, был уже первый час ночи, но все так сильно заведены великим футболом, что всеобщая болельщицкая душа потребовала продолжения.  Разгоряченные болельщики выскочили из душных комнат во двор, откуда-то появился мяч, и в этой почти полной темноте, мы все, взрослые и дети, кинулись играть в футбол. По мере того, как количество игроков все увеличивалось, на балконах появились и другие соседи, естественно, после такого футбола никто не мог спокойно пойти спать. Мужики включили свет на своих балконах, наша поляна в первый и последний раз была освещена электрическим светом, так что доигрывали мы, почти видя все поле. Насмотревшись на гениальных футболистов, мы все играли с таким подъемом, что вполне соответствовали наступившему моменту.

На нашем балконе за этим матчем наблюдал даже мой папа, и потом, когда все закончилось, не сказал мне ни слова укоризны, это был воистину момент всеобщего единения и понимания. Так закончился это незабываемый день, когда папа в первый раз видел, как я играю в футбол, не знаю, видел ли он меня во время игры до и после этой ночи.

Впрочем, чемпионат мира происходит раз в четыре года, а играли мы каждый день, если только не лил дождь. Двор на двор, улица на улицу, класс на класс, школа на школу. Тут играли «сборные команды», и попасть в сборную двора было ощутимым подъемом футбольного статуса, не говорю уже о сборной класса или школы. Вершиной моей карьеры было место левого защитника сборной школы, место было самое дефицитное, надо было играть левой ногой не хуже, чем правой, а таких кадров нам всегда не хватало.

Я достаточно быстро обнаружил это обстоятельство, играя против очень техничных, но «одноногих» нападающих и стал наигрывать свою левую. Благо, мне  было более-менее все равно, какой ногой учиться играть. Вот я и учился сразу обеими, книжка помогала. Ну и все подручные средства, мяч, мелкая галька, которая вдосталь попадалась на вполне чистых улицах нашего города-курорта, всегда старался двинуть по цели левой ногой, правой уже было полегче. Правой тренировал особые, книжные удары, подъемом, «сухим листом», но больше всего мне понравился удар «с полулета», когда времени для раздумий нет и надо очень быстро сориентироваться и ударить. Потому-то он получался сильным, резким и очень неожиданным для защиты. В нашем двором футболе, где события происходили в основном у ворот противника, это был особенно нужный прием.

Самым же обычным делом была обычная игра во дворе, кто с кем придется, кто оказался в этот момент во дворе, это могло длиться часами.  Но как в любой игре это всегда была игра команды с командой, обычно играли «Спартак» и «Динамо». С «Динамо» все как раз было просто, кумиром наших мальчишек-грузин  было тбилисское «Динамо», и они всегда называли свою команду этим именем, что вынуждало всех остальных брать уже другое название. Не знаю, почему этим другим стал московский «Спартак», а не ЦСКА или Динамо, которые тоже регулярно приезжали в Сухум на предсезонные сборы, тренировались и проводили выставочные матчи на нашем стадионе при большом стечении публики. Не знаю, когда и где они работали, но на тренировку футболистов народ всегда набегал вполне трудоспособного возраста, а тем более на всевозможные спарринги, с местными командами, которым было ужасно лестно сыграть с заезжими москвичами.

Не знаю почему, но, играли мы «за Спартак» и назывались «Спартаком». Мне здесь было легче с выбором, поскольку за «Спартак» болел мой папа, а он был во всем авторитетом и кумиром, тем более в таком важнейшем деле[3]. Так что, для меня особого выбора и не было. К тому времени, я уже прочел, естественно, книгу Джованьоли и само имя Спартака, легко ассоциировалось со всем «хорошим»: революцией и восстанием рабов против господ. Не то, чтобы кого-то особо задевали древние римляне, но загонять людей в рабство мы, советские пацаны, ясно не одобряли.

Понятно, что для наших мальчишек футбольный клуб «Спартак» не ассоциировался с каким-либо, тем более «социальным», протестом, но то, что «Динамо» - это милицейская команда знали все, а отношение  к этому учреждению в нашей семье вчерашних ссыльных было соответственное. Понятно, что родители вслух об этом не говорили, в семье всегда помнили 37-й год, погибель одного из маминых дядей, которого посадили за чтение (или просто хранение) книги Троцкого.  В итоге, выбор «Спартака» был неизбежен, особенно на фоне книги Мартына Мержанова про историю клуба. Там было много непонятных вещей, куда-то после победных годов в те же тридцатые годы «пропадали» братья Старостины, а потом уже появились в роли тренеров. А поначалу думал, что они просто закончили свою карьеру. Были еще странные истории с переигровками кубковых матчей, когда после финального матча переигрывали полуфинал с участием того же «Спартака» и тбилисского «Динамо». Уже тогда мы подозревали, что там была рука Лаврентия Берии, впрочем, до сих пор точного исследования по этой части недавней нашей истории мне не попадалось.

Много позже мне стала известна более-менее полная история братьев Старостиных и я понял насколько точным было «боление» именно «Спартака» лично для меня, рожденного в казахстанской ссылке. Впрочем, всем нравилось это название, красно-белая форма и ромбик.  Так что, мы играли «Спартак» на «Динамо». Как я уже говорил выше, в Динамо были обычно грузинские ребята, они играли замечательно технично, совсем как их кумиры, и нам приходилось туго. Обычно мы сидели в защите и контратаковали. Впрочем, также играл и наш кумир – Спартак. В те годы в Спартаке был период кризиса, были, конечно, отдельные игроки сильные игроки, но в целом команда была не на самых первых ролях: блистало московское Торпедо с их изысканной, можно сказать аристократической, манерой игры, олицетворением которой были Воронин с Маношиным и игроком-легендой Стрельцовым. Воронин был всеобщим кумиром, откуда-то доставались его фотографии, он олицетворял собой идеал футболиста и вообще, красавца-мужчины, что на Кавказе штука совсем немаловажная.

В Спартаке мужики были помельче, но пошустрее, а самым известным тогда игроком был Галимзян Хусаинов, который в одиночку старался, как мог, тянуть команду, а вся команда билась в защите. Реально «Спартака» хватало только на кубковые игры, когда можно было выиграть общенациональный приз, а на регулярное первенство у команды просто не было сил. В это время газеты обычно писали про «спартаковский дух», волю к победе, что особенно было ценно именно в играх на кубок. Была еще одна занятная деталь, спартаковская погода. Считалось, что «Спартаку» фартило в легкий дождичек, когда более сильные команды, то же тбилисское Динамо, не могли реализовать свое техническое преимущество, и на первый план выходили бойцовские качества. Именно такой командой был Спартак, что помогало ему выигрывать Кубок страны. Особенно запомнилась его двухдневная битва с минским «Динамо» в одной из финалов, когда именно Хусаинов спас игру в первый день. По тогдашним правилам было назначено дополнительное время, сил уже не было ни у кого, лил непрерывный дождь, команды были совершенно измучены, и Спартак вырвал победу по сумме двух игр буквально «на зубах».

Такой был у нас пример, так мы старались играть: проиграть «тбилисскому Динамо» в своем дворе было очень болезненным событием. Утешало лишь то обстоятельство, что на другой день можно было взять реванш, и мы (спартаковцы) тщательно обсуждали свою игру. Мы помнили уроки из книжки Мержанова, как Спартак «думал» перед своими играми, вспомнить одну только историю с обыгрышем непобедимых басков. Там за ночь было принято стратегическое решение подвинуть игроков на новые места, чтобы противостоять натиску той великой команды. Так и мы, прикидывали, кто сможет сыграть против кого в следующей игре, которая была уже не за горами, а завтра, на том же месте.

Как уже отмечалось выше, в «нашем»  Динамо обычно играли грузинские пацаны, а, соответственно, в «Спартаке» – все остальные: русские, абхазы, греки, армяне. Впрочем, так обстояло и во взрослом, московском Спартаке, там были и армянин Амбарцумян и тот же татарин Хусаинов. Понятно, что и ставки в таких играх были особенно высоки, компромиссы исключены, а герои – известны и заслуженно знамениты, даром, что на местном, дворовом, уровне. А сразу после игры мы все вполне дружески расходились по своим дворам, и я не припомню ни одного случая переноса наших отношений со спортивных баталий в какие-нибудь другие разборки, тем более на национальной почве.

Игру в обороне мы изучали детальнейшим образом, как оттеснить от мяча противника, как сделать правильный подкат, как отрезать одним пасом увлекшегося атакой соперника. Все было, как у «больших», там была та же ситуация, Спартак тех лет отличался игрой на контратаках, где дело решал один лихой выпад шустрого Хусаинова после кавалерийского наскока левого защитника Крутикова или классного паса виртуоза Амбарцумяна. А потом все команда работала в защите, удерживая победный счет 1:0. Как мы все горевали, когда Амбарцумяна «призвали» в армию и заставили играть в ЦСКА, даже в нашем сухумском «далеке» было понятно, что это неспроста, не может игрок сам вдруг захотеть перейти в ЦСКА или «Динамо» из «Спартака»[4]. Это был нонсенс, впрочем, как и обратная ситуация, такие случаи записывались отдельной строкой в истории команд. Помню, уже несколько лет спустя, в первой, на моей памяти, «играющей» команде «Спартак» появился защитник Вадим Иванов, который всю жизнь играл в московском Динамо, а потом оказался там невостребованным. Скорее всего, в этом «Динамо» хватало своих защитников, оно всегда отличалось своей железобетонной, беспощадной обороной, девизом который было «умру, но не пропущу»[5]. Впрочем, на поле они чаще действовали по принципу «умри ты первым» и нещадно косили своих соперников по ногам. Особенно доставалось техничным тбилисским динамовцам: Месхи, Метревели, да и тому же Хусаинову.

Не в пример «старшим товарищам», наши дворовые игры были вполне мирными, не припомню, чтобы кто-то специально двинул ногой противнику и нанес мало-мальски заметную травму. Синяки наставляли друг другу, подножки, но намеренно бить – такого и в мыслях не было: честная игра всегда подразумевалась, ну а синяки – это обычное мальчишеское дело. В конце - концов, здесь работало  другое правило: футбол – не балет. Позже, немного узнав про балет, я понял, что это сравнение хромало на обе ноги в прямом и переносном смысле. Работа в балете, может быть, даже более опасна, чем в футболе. Балетные люди повреждали свои ноги не менее часто, чем футболисты и все они лечились у одних и тех же докторов.

Итогом всей этой моей работы над собой стало «приглашение» в сборную класса, а потом и школы, на дефицитное место левого защитника, поскольку оказалось, что именно левой я играю вполне прилично, а на этом месте никого лучше не нашлось. Класс на класс мы играли обычно на поле сухумского физико-технического института, в Агудзерах. Это было уже за городом, километрах в десяти, надо было ехать на автобусе и мы всей компанией занимали целый рейсовый автобус и ехали, чтобы только поиграть на замечательной травке физтеховского стадиона. В городе лучшего места для игры не было, а, кроме того, после игры можно было сразу сходить искупаться в море, которое было рядом, сразу за сосновым лесом, окружающим институт и его футбольное поле. Была уже середина 60-х годов, но институт был все равно окружен колючей проволокой и рядом фотоэлементов, надо полагать, чтобы шпионы не просочились. Мы осторожно проходили мимо этих запреток по узкой дорожке и попадали вглубь территории, где и было искомое футбольное поле с роскошной для Сухума зеленой травой. Играть на ней было сплошным удовольствием, особенно после асфальта площади Ленина или пыльной дворовой площадки на Бараташвили.

Уже гораздо позже я узнал, что именно в этом месте немецкими физиками, вывезенными Берией из Германии, после войны был построен первый в СССР атомный реактор. А место Лаврентий подобрал удобное для себя: его родная деревня Очамчиры находилась прямо рядом с Агудзерой, так что было удобно следить за творческим процессом, не отрываясь от родных пенат. Никто тогда не понимал, насколько вредным для морского побережья и опасным производством был этот реактор, хотя он был небольшим, экспериментальным. Впрочем, тогда экологические проблемы никого не волновали, не в пример госбезопасности при создании первого советского реактора. Впрочем, нам это нисколько не мешало через примерно 20 лет после этих событий играть в футбол прямо рядом с корпусами того самого физико-технического института.

Так закончились мои сухумские футбольные университеты, так закончился для меня сухумский футбол. Потом я уехал учиться в Москву, увидел настоящий «Спартак», в котором играли Папаев, Калинов и Киселев – и это был настоящий праздник души. Потом был уже Спартак бесковский, романцевский[6], но в душе остается тот, сухумский «дворовый Спартак» и первый чемпионат мира по футболу 1966 года, гениальный Флориан Альберт и полуночная игра, в которую мы играли ночью, воспламененные от победы Венгрии над Бразилией, ночь, которую я никогда не забуду.

Послесловие автора сайта

Ну, вот, все оказалось не так страшно. Сухумский «дворовый Спартак» - это ничего, это можно, это ведь любовь к детям… ©И.Шварц. Дракон

Мы с Гариком встретились в составе команды физиологических кафедр, игравшей на первенство биофаковского курса на практике в Звенигороде. Я быстро сделал карьеру от правого бека (левая нога у меня для ходьбы) до правого форварда и оказался в одной линии с Гариком. Это в Сухуми он был левым беком, а у нас – самым что ни на есть премьером в атаке, потому что «мотался» чуть ли не лучше всех на курсе. Так что он еще и скромничает в своих записках, или они там в Сухуме – все Пеле… Эх, один раз в игре с зоологами я уже стал складываться под мяч, летевший с фланга, а тут Гарик головой – и во вратаря… впрочем, я бы «ножницами», скорее всего, вообще промазал… А в конце концов, результативность у нас с Гариком оказалась одинаковой – по два мяча в трех играх.

Места, которые Гарик поминает, мне чуть-чуть знакомы – мы пробыли в Сухуме несколько часов, и уж обезьянник-то посетили – мы ж, все-таки биологи(см. «Долгое падение на камни», часть 2)! А вот никакого ширпотреба местные деляги нам всучить не смогли – и иммунитет у меня на покупки, и денег в самом конце отпуска не оставалось ни копейки (это даже надежней)…

 Так что, спасибо, Сухум, спасибо, Гарик!