Не ко времени

Была в школах такая штука – монтажи.  Ко всяким праздникам дети разучивали какое-нибудь длинное-длинное стихотворение и читали на пионерском (октябрятском) сборе. Чтобы не сильно перегружать детские мозги, а также чтобы каждый мог себя проявить, стихотворение делилось по-братски – по строфе, а то и по двустишию на нос. Особо выдающимся доставались вершки и корешки – первая и последняя, обычно ударная, строфы. Этих монтажей я за свою школу передекламировал видимо-невидимо, но запомнился этот случай во втором классе – под октябрьские праздники 58-го года. Нам раздали «пайки» - бумажки с написанными красивым учительским почерком двустишиями. Помню, что фабула состояла в том, что где-то в глухом Мухосранске девочка решила вырастить цветок в подарок товарищу Сталину. Дальнейшие перипетии не запомнились, отчасти потому, что у меня двустишие было где-то в первой четверти монтажа, а вот заключительные, ударные строки  помню,, потому что их дали моей соседке по парте, что, вообще-то было странно – девочка была четкой двоечницей, нас и сажали так специально – чтобы отличники «тянули» отстающих. Может быть, соседку так старались простимулировать к свершениям в учебе. Так вот, соседке достались выигрышные слова – когда, преодолев нечеловеческие трудности, героиня стиха таки заслала свой подарочек вождю, тот, конечно, не мог смолчать на такое проявление бескорыстной любви народной и написал девочке письмо. В монтаже была сохранена хорошо известная лапидарная манера Иосифа Виссарионовича выражаться:

- Спасибо за цветок.

А ниже подпись – Сталин.

Это не конец письма – из монтажа было ясно, что это все письмо и есть. Моя соседка по парте очень старалась, и у нее получалось – так, с чувством, с придыханием. Ее хвалили. А потом, когда, вроде бы, должны были начаться интенсивные репетиции и доведение исполнения до блеска, как-то все пошло на тормозах. Мы даже стали беспокоиться – так же можно и опозориться на сборе! И как раз моя соседка, которая должна была триумфально завершать наш перформанс, спросила у нашей классной руководительницы: когда же репетиция?   А Валентина Алексеевна вдруг стала что-то мямлить, что, может быть, мы монтаж читать не будем, и, говорят, сейчас такой монтаж не ко времени. А потом, себе под нос, невнятно и сильно понизив голос: - И, вообще, теперь говорят, что Сталин – плохой… 

Монтаж мы так и не прочитали.

История с фотографией

Женька очень нежно любил свою первую классную руководительницу в школе на Уланском, она, видимо, к нему тоже очень хорошо относилась, и когда в 84-м мы с Боброва переулка переехали в Гольяново, Жек со школой расставался с большой неохотой. А с новой учительницей такого взаимопонимания у него не вышло, что и сказалось в дальнейшем на его отношении к школе вообще.

С первой Женькиной учительницей связан и совершенно необъяснимый случай. Как-то раз, перебирая семейные фотографии, мы с Жеком вдруг разом ухватились за маленькую карточку и завопили: - Кто это? На карточке была девушка – копия Женькиной классной, но по качеству фотобумаги было понятно, что снимок минимум 25-летней давности. Оказалось, что на ней запечатлена однокашница моей тещи по пединституту. Дальнейшее следствие, однако, не выявило никаких совпадений имен и фамилий – Женькина учительница к той послевоенной не имела никакого отношения. Просто мистическое сходство… и с таким лицом, конечно – только в учителя…

Завучи

Первые годы после женитьбы мы прожили в квартире тестя и тещи, которые оба были преподавателями русского и литературы, да к тому же и завучами, то есть учителями в квадрате. В их комнате громоздились пачки тетрадей, которые они проверяли часами, перед началом полугодий возникала большая чертежная доска, на которой тесть выкладывал квадратики с фамилиями учителей – делал расписание уроков и для своей школы на Войковской, и для школы тещи – в Бескудникове.

Конечно, все их школьные дела становились предметом обсуждения за ужином, и из-за одного из них у нас с тестем произошло столкновение. Тесть, человек строгих правил и весьма экспансивный, пришел из школы, пылая праведным гневом, и, едва раздевшись, поспешил выложить свои переживания: - Я сегодня выгнал из класса двух фиф! Вы представляете, они явились в класс с подведенными глазами и накрашенными губами! Я их немедленно отправил умываться!

Видимо, тесть рассчитывал на безраздельную поддержку домочадцев, но это он еще плохо знал своего зятя… Кой черт меня за язык потянул, но я вдруг возразил: - А за что вы, собственно, девочек выгнали. Им шестнадцатый год идет, чувствуют себя взрослыми, если не особо намазюкано на морде – так и проблемы нет! А если намазюкано, так лучше посоветовать обратиться к специалисту, чтоб людей не смешить…

Тогда мы поспорили, но надо отдать должное тестю, он потом вполне сумел садаптироваться к быстротекущим и быстро меняющимся временам.

Триумф воли

С тестем у меня был и постоянно действующий источник для неудовольствий. Мне попался тесть, абсолютно безразлично относящийся к спорту и, по-моему, считающий такие увлечения недостойными интеллигентного человека, каким он хотел бы видеть своего зятя. А я, выросший в семье настоящего болельщика и сам ставший болельщиком, не понимал, как интеллигентный человек может лишать себя такого удовольствия. В конце концов, мы могли бы и не выяснять отношения на этой почве, но телевизор в доме был один и стоял он в комнате у Танькиных родителей. Какое-то время я стеснялся лезть к ним смотреть футбол, а потом все-таки объяснил, что длительная депривация может привести к непоправимым последствиям, но и после этого смотрел только то, чего не смотреть было нельзя. Матч ЦСКА – Монреаль Канадиенс в ходе турне армейцев по Штатам и Канаде в новогоднюю ночь 1976 года к таким событиям относился безусловно. Еще с ночи я предупредил, что буду смотреть хоккей чего бы и кому бы это ни стоило. Видимо, маниакальный блеск в моих глазах дал понять всем, что по этому вопросу со мной лучше не спорить…

Ранним утром, не проспавшись после новогодней гулянки, где-то часов в 6 или 7 утра, я взгромоздился у телевизора, всем своим видом давая понять, что убрать меня отсюда можно, только убив. Смотрел я, естественно, без звука и, главное, не мог испускать никаких звуков сам, что было невероятно мучительно. Мы все время проигрывали, а в третьем периоде все-таки сравняли. К счастью, к тому времени тесть и теща уже проснулись, и я заорал. Потом, когда Попов мог принести нам победу, но из верной ситуации угодил в штангу, я не удержался и произнес что-то невнятно-нецензурное и до самого конца трансляции чувствовал на спине тяжелый груз взглядов хозяев комнаты… И все-таки ничья с Монреалем, великим и могучим, да на его поле – это было такое счастье, что после финального свистка груз со спины я легко сбросил, и даже не очень-то отбрехивался от упреков по поводу своего поведения – ну что это, по сравнению с испытанным!

***