Блог

Собираясь на отдых, я упаковал в багажник машины все книжки, полученные в подарок на юбилей. И тут увидел в интернете рекламу переизданных мемуаров маршала Рокоссовского, в которых, по словам его потомков, готовивших книгу к изданию, восстановлены купюры, сделанные в свое время Главлитом – советским цензурным ведомством.

Маршал Рокоссовский – самый уважаемый мой советский военачальник, непосредственно руководивший самыми успешными операциями Красной Армии во Второй мировой войне, к тому же человек необычной судьбы и нерядовых личных качеств. Родившийся в Царстве Польском – том куске Польши, который при ее разделе отхватила Россия, в Первую мировую воевал драгуном, отличился, стал младшим унтер-офицером и был награжден Георгиевским крестом 4-й степени и Георгиевскими медалями. В Красной Армии быстро дорос до комэска, успешно двигался по службе и был арестован уже с двумя ромбами комдива в петлицах. Подвергался пыткам, ложному расстрелу и до конца жизни не расставался с пистолетом, объяснив как-то своим, что «больше ИМ не дастся». Каким-то чудом все же не был расстрелян, а потом освобожден среди тех, за кого ходатайствовал Тимошенко (кстати, этот случай противоречит легенде, согласно которой Сталин отхватил от списка Тимошенко верхнюю половину, а нижнюю перечеркнул. Рокоссовский-то явно из второй половины алфавита…). В отличие от многих возвращенных в РККА репрессированных новое генеральское звание получил практически сразу же, а войну встретил на посту командира 9-го мехкорпуса. Всеми современниками оценивался как красавец, очень лично скромный и невероятно для РККА вежливый  командир. Его фронтовой шофер категорически настаивал, что маршал при нем за всю войну ни разу не выматерился. Поверить трудно…

Мемуары Рокоссовского «Солдатский долг» я прочитал практически сразу после того, как они были опубликованы, и не могу сказать, что они меня как-то особенно впечатлили – достаточно стандартные по стилю и содержанию, разве что приятно было читать о самых эффектных наших победах в изложении одного из их непосредственных участников и руководителей. Это меня тогда несколько удивило, поскольку личность автора как-то мало проступала в тексте, даже по сравнению с книгами Мерецкова и Еременко, читанными мной приблизительно тогда же. И, естественно, в них не было ни слова о предвоенных невзгодах будущего маршала.

И вот, увидев сообщение о переиздании мемуаров Рокоссовского с восстановленными купюрами, я не удержался и заказал их, и на следующий день курьер принес ее мне домой. И как-то так получилось, что из всех взятых с собой книг Рокоссовского я начал читать первым. Не могу сказать, что процесс оказался слишком легким и приятным. Во-первых, мы уже поотвыкли от стиля «правильных» советских военных мемуаров, во-вторых, очень большие куски текста повторяются курсивом, потому что мелкие и крупные правки рассеяны повсюду, и чем вводить правки в старый цензурованный текст, издатели просто вставляли вслед за ним куски оригинального.

Общее впечатление: и старый, и восстановленный тексты свидетельствуют об абсолютной правоверности маршала. Как мог человек: а) несомненно обладавший значительными аналитическими способностями, что доказано исторически, б) перенесший те несправедливости, пытки и унижения писать то, что написал? Единственное объяснение у меня – это сильнейшая индоктринированность, характерная для очень многих людей того поколения. Если не ошибаюсь, Треппер – один из сильнейших советских разведчиков времен второй мировой, который ПОСЛЕ Победы загремел в нашу советскую тюрьму – потом говорил: - Что ж нам было делать? Мы же всю свою жизнь посвятили революции, а теперь должны признавать, что все было напрасно?

Такие же сюрреалистические мотивы всплывают, когда старым большевикам перед процессами объясняли необходимость этой жертвы для партии и дела коммунизма. Кто-то соглашался, потому что иначе обещали посадить жену и детей, а кто-то – из фанатизма, слепой веры в идеалы. Похоже, тогда таких было достаточно. Вот и маршал Рокоссовский не допускал отступлений от линии партии, и в обоих вариантах текста вспоминал Сталина с исключительным пиететом.

А о посадке, видимо, в семье не распространялся, и комментарии потомков по этому вопросу в книге, данные отдельно, за авторским текстом, крайне лаконичны и даже без описания вмененных преступлений, которые довольно подробно даны в Википедии. При этом Рокоссовский не утратил бесстрашия перед необходимостью нарушать в критических обстоятельствах правила, что явствует из истории обеспечения его 9-го механизированного корпуса автотранспортом и предметами снабжения, когда пришел приказ срочно выдвигаться к границе. Комкор своей властью мобилизовал транспорт из местной промышленности и вскрыл склады, хотя ему легко могли вменить самоуправство со всеми вытекающими, он этого не мог не понимать, а учитывая его анамнез, такое было более, чем вероятно. Но вот не побоялся. Корпус ему достался недоукомплектованный, вернее – на первом этапе комплектования техникой, но вот смог воевать даже успешнее, чем полнокомплектные, доказав, что воюют не цифры количества танков, а бойцы и командиры, их применяющие в бою.

Итак, что же выдрала цензура из мемуаров лучшего советского маршала?
Почти в самом начале нецензурованного текста обнаружился вот такой кусок: - Судя по сосредоточению нашей авиации на передовых аэродромах и расположению складов центрального значения в прифронтовой полосе, это походило на подготовку прыжка вперед, а расположение войск и мероприятия, проводимые в войсках, этому не соответствовали.

Предположу, на основании анализа всех последующих «выдирок», любые инвективы в адрес высшего командования из текста устранялись. А здесь еще и возник мотив, о котором в те времена вообще помалкивали, но и нынче вокруг него идет грызня «патриотов» и «антипатриотов» в истории. Первые ни в какую не признают у Сталина агрессивных замыслов в отношении гитлеровской Германии и выдумывают разные фантастические причины поражения СССР в приграничном сражении, вторые причины наших неудач во многом усматривают именно в приготовлении Сталина к нападению на Германию. Как мне кажется, не исключая возможности подготовки Красной Армии к броску вперед, Рокоссовский указывает, что к началу нападения вермахта построение наших сил этому не соответствовали, что хорошо корреспондирует воспоминаниям Эриха фон Манштейна, охарактеризовавшего построение РККА в приграничной полосе как «построение на всякий случай».

Далее цензоры последовательно и неуклонно устраняли любые указания на недостатки в работе Генштаба и Ставки. Особенно часто у Рокоссовского возникает мотив удивления от того, что в решительные моменты войны бóльшая часть высших командиров Генштаба оказывалась в войсках, хотя там и так находились «направленцы» Генштаба. Маршал полагал и неоднократно к этой мысли возвращался, что генштабистам следовало бы находиться в Москве и оттуда оценивать общую ситуацию и планировать маневр всеми силами. А когда Василевский принимал решения, сам находясь под Сталинградом в гуще сражения, он, с точки зрения Рокоссовского, под влиянием ситуации, сделал ошибку, настояв на перенацеливании 2-й гвардейской армии Малиновского на отражение контрудара котельниковской группировки Гота. По мнению Рокоссовского гвардейцев надо было, согласно первоначальному плану использовать против окруженной группировки, а ПОТОМ бросить все силы на Ростов и мост у Батайска, чтобы отрезать группу армий «А» на Кавказе и решить окончательно судьбу войны уже в 43-м году.

Василевский потом неоднократно доказывал, что его решение было правильным и исключило риск прорыва кольца окружения. Но ни у Василевского, ни у Рокоссовского мы не находим ответа, на кой черт, вообще было атаковать окруженных после исключения угрозы прорыва со стороны котельниковской и тормосинской группировок немцев. Сами немцы всюду признают, что их ночным кошмаром был прорыв к Батайскому мосту, и они молились, чтобы сопротивление окруженных продолжалось как можно дольше. А ведь в командно-штабных верхах Красной Армии этот вопрос явно поднимался и обсуждался – следы этого откровенно обнаруживаются в словах персонажа симоновской «Солдатами не рождаются» - вряд ли писатель сам выдумал, что этот лагерь вооруженных военнопленных следовало оставить в покое, снять оттуда излишние войска и бросить их на юг, к Ростову… Той суровой зимой, когда фронт удалился  от Сталинграда на полторы сотни километров, даже если бы окруженные вырвались из кольца, они бы просто физически не дошли по голой промерзлой степи до своих – без горючего, без продовольствия, без автотранспорта. Разве что в реальном варианте трупы замерзших и истощенных гитлеровцев выковыривали потом из сталинградских развалин, а так ими была бы выстлана степь… Какая-то тут тайна была и остается, для меня, во всяком случае.

Возвращаясь к цензурным правкам текста маршала Рокоссовского (кстати, каким же нахальством должен был обладать цензор в чине приблизительно полковника, чтобы корежить маршала, и как же надо было запрессовать маршала, чтобы он такое терпел от явно младшего по званию), снова скажем, что системно и неуклонно вымарывались малейшие инвективы в адрес верховного командования и генштаба, в том числе – в случаях, когда приказы отдавались явно без знания реальной обстановки, под настроение Сталина или по упрямству кого-то в Генштабе. Особо стоит отметить, что цензура берегла и Жукова. Георгий Константиныч – особо излюбленная мишень для откровенного, хотя и замаскированного вежливыми фразами неудовольствия маршала Рокоссовского. В оригинальном тексте упоминается бескрайнее хамство любимого сталинского маршала, его упрямство, безжалостность, слабая аналитика, неумение маневрировать (последнее – как раз то, чем Рокоссовский выделялся среди наших комфронтов) и необдуманные решения, которые  требовалось исполнить немедля и любой ценой (чужих жизней). Надо отметить, что Сталин в оригинальном тексте неизменно фигурирует как инстанция, в которую на Жукова можно было в крайнем случае нажаловаться, и добиться изменения решения. Когда Рокоссовский как-то нажаловался маршалу Шапошникову, бывшему в то время начальником Генштаба, и тот приказ Жукова отменил, последний, прознав про это, грозно рыкнул: - Фронтом командую я! И настоял на своем прежнем ошибочном решении. Расхлебывать, которое пришлось не ему.

С содержательной точки зрения, пожалуй, об оригинале книги и сделанных в ней купюрах мне добавить нечего. Цензура была, как ей и подобает, тупа и мелочна. Свежей информацией для меня оказалась «неучтенная женщина» - военврач Таланова, от которой у маршала образовалась вторая дочка. При этом широчайшее хождение получила информация (сплетня?) о романе с киноактрисой Серовой, которая почему-то тогда считалась писанной красавицей. Популярность этого сюжета, подозреваю, придает исторический анекдот о том, как, якобы, на Политбюро кто-то возопил по поводу романа маршала и актрисы: - Что будем делать с Рокоссовским?! На что мудрый вождь, попыхивая трубкой, сказал: - Будем завидовать!

Во всяком случае, я сделал для себя вывод, что Константин Ксаверьевич (по ленности отечественной переименованный в Константиновича) монахом отнюдь не был, а вот наряду с тем, чтобы был признанным стратегом, оказался и незаурядным тактиком, если его внебрачная дочь родилась в 1945-м, при том что законная жена находилась рядом с ним на фронте с 1944-го.

В целом, читателю я эту книгу порекомендовать не могу - это слишком специфическое удовольствие от анализа и сравнения весьма специфических текстов. Вас должно утешить то, что я за вас проделал эту работу, и вы теперь можете располагать ее результатами, не прилагая к этому никаких усилий.