Блог

В очередной байдарочный поход мы отправились по реке Керженец в Горьковской области. По пути к ней мы остановились в славном городе Семенове, где надо было пересесть на другую электричку. По слухам, в Семенове имелся интересный музей хохломы. Оставив самого нелюбопытного походника на карауле у байдарок и рюкзаков, мы двинулись по улице, ведущей к центру города, именовавшемуся в те времена площадью Трех Большевиков. Почему было избрано именно такое перекликающееся с религиозным дурманом число осталось неизвестным…

До площади совсем недалеко, но дойти до нее мы долго не могли – нас остановила реклама местного комбината бытового обслуживания – на его вывеске значилось, в строку:

ВЕНКИ, РЮШИ, ЛЕНТЫ ДЛЯ НЕВЕСТ.
НАДГРОБИЯ, ПАМЯТНИКИ, СУНДУКИ ДЛЯ НОВОБРАЧНЫХ

До семеновского музейчика мы все ж таки дотопали и осмотрели, но не припомню, чтобы это меня слишком сильное впечатлило. Мы вернулись на станцию и стали обсуждать, где высаживаться на реку. Помнится, в качестве одного из вариантов фигурировал поселок Сухобезводное, но все же удалось выбросить наше имущество на железнодорожную насыпь километрах в полутора от реки. За две или три ходки все перетащили к воде, поставили палатки и накормили детей и себя.

Поход запомнился как один из самых приятных и беспроблемных – красивая речка, отличная погода, хорошая компания. Мы доплыли до поселка Рустай и расстались с приятелями – ближайшие годы и события разметали компанию от Нью-Йорка до Израиля. А пока они продолжили сплав до Макарьева на Волге, а мы погрузились на поезд узкоколейки, впервые испытав этот вид транспорта, сильно напомнившего пионерскую железную дорогу в подмосковном Кратово. Нас ждало еще более захватывающее предприятие.
В Горьком перед пересадкой на московский поезд успели заглянуть в тамошний Кремль, который запомнился тем, что в нем почему-то была устроена выставка советской бронетехники времен войны. В какой-то момент мы вдруг обнаружили, что наш сын куда-то исчез, тем не менее, откуда-то доносился его голос. Потом он и сам появился в поле зрения, оказывается он обнаружил, что нижний люк легкого танка, по-моему, БТ, открыт, и сумел протиснуться внутрь…
***
Результаты которской экспедиции и выводы из полученных там результатов требовали подкрепления, тем более, что шеф смотрел на эту затею косо, а мне хотелось доказать свое.
Несмотря на переходящую в галоп инфляцию, я решился на авантюру. Предвидя еще более трудные времена, я решил воспользоваться возможностью показать жене и сыну мои любимые места. Удалось оформить Таньку лаборанткой, и мы все отправились в экспедицию на остров Попова на базу Института биологии моря в проливе Старка.

Главной беды перелетов Москва–Владивосток – посадки в Хабаровске – мое семейство оказалось лишено. Теперь рейсы стали прямыми, потому что посадочную полосу в Озерных Ключах удлинили. Но еще в полете приключились события, вполне заменяющие собой прежние переживания.

Ряд кресел перед нами тоже занимала семья: папа, мама и их белявый сынишка, и часа за четыре до конца полета вдруг в их креслах возникло какое-то бурление, к ним с причитаниями метнулась какая-то женщина. Я перегнулся через спинку кресла и увидел, что с соседкой что-то приключилось. Вылез в проход и попытался понять, в чем дело. Да, мать семейства лежала на креслах без сознания с побледневшим лицом, зрачки асимметричные плюс характерная вегетативная реакция, не оставляющая сомнений в том, что это очень серьезное нарушение мозгового кровообращения. Что-то мы делали, массировали виски, дали кислород, и постепенно, минут через 10 больная стала приходить в сознание.
Тут меня за плечо тронула стюардесса и прошептала: - Командир корабля просит Вас пройти в кабину пилотов.

В кабине живого самолета я оказался впервые в жизни – тесно, до черта приборов, сидят два пилота. Командир, дядька за 50 спросил, что случилось и как я оцениваю ситуацию. Я ему честно сказал, кто я по профессии, а потом – что симптомы у больной грозные, но она пришла в сознание. Спросил, можно ли связаться с медиками на земле и получить консультацию. И вот тут выяснились вещи, о которых я не знал. Командир сказал, что примерно через час мы войдем в зону радиосвязи с Чокурдахом. Я-то думал, что самолеты, летящие на Россией, имеют постоянную радиосвязь… На вопрос, что там за больница и можно ли рассчитывать на квалифицированную помощь, пилот скривился. Дальше еще через пару часов – Хабаровск. Решили пока посмотреть, как будет развиваться ситуация, но у меня сложилось впечатление, что, если бы я твердо сказал, что надо садиться, может быть, они бы даже меня и послушали…

Я вернулся в салон, а там больная уже вовсю вертела головой и ахала, когда ей рассказывали, что с ней случилось. Чуть позже разнесли обед, которым больная не побрезговала, а еще через полчаса стюардессы покатили по проходу тележку с какими-то товарами – тряпками и прочей ерундой. Вот тут больная выздоровела окончательно, стала перебирать шарфики и блузки, на лице появился нормальный румянец, глаза совершенно живые, речь активная. Ну, кто же знал, что ей надо давать вместо кислорода…

Во Владивостоке еще на дороге от аэропорта до города мы приметили, как изменились времена. Только что морякам разрешили ввозить в караване – на верхней палубе – японские машины с автопомоек. Бог ты мой, что только теперь ни двигалось по крутым сопкам столицы Приморья! Машины без дверей, без крыльев, без фар, без стекол… Однажды попался невероятным образом двигающийся аппарат вообще без всего – только двигатель и колеса, а счастливый владелец транспортного средства рулил, восседая на табуретке с прикрученной к ней подушкой… И все это – с правым рулем на дорогах с правосторонним движением. Народ еще не набрался навыков разъезжаться «слепыми» бортами, и на дистанции от Озерных Ключей до города мы засекли с десяток «поцеловавшихся». Потом, постепенно, ситуация вошла в более цивилизованное русло – японцы перестали раздавать задаром законченный хлам, стали проводить какую-то предпродажную подготовку и извлекать коммерческую выгоду, а наш народ подучился «японской езде по-русски».

На этот раз нас встретили друзья, устроили на ночлег, наутро проводили в военную комендатуру, потому что для въезда на остров Попова, считающийся уже не погранзоной, а погранполосой, требовалось дополнительное разрешение. Мы успели немного побродить вокруг Золотого Рога, а к вечеру погрузились на паром «Босфор Восточный» и поплыли к месту экспедиции.

И тут тоже новые веяния почувствовались: в видеосалоне парома постоянно крутили всякие контрабандные боевики, и поэтому потом сын ждал каждой поездки во Владивосток на изотопный счетчик.

Появились симптомчики и по-серьезней: пошли разговоры, что, может быть, Владивосток откроют… Коля Латышев тогда с горечью предрек, что стоит только этому случиться, и все дальневосточные шлюхи и мазурики в два счета окажутся в городе… Так оно, примерно, и получилось впоследствии. Ночлегом в академическом общежитии нас обеспечивали гостеприимные владивостокские коллеги. Один из них той же зимой погиб в результате криминальных разборок.

Работа шла трудно, результаты получались неожиданные. В опытах с меченым изотопом серотонина вместо специфического связывания выявлялся рост связывания неспецифического. Возникло подозрение, что в данном случае меченый серотонин не годится для таких опытов, потому что имеет собственный физиологический эффект. Это предположение подтвердилось через год в следующей экспедиции, к которой поэтому пришлось готовиться особым образом. А пока ничего не оставалось, как пытаться варьировать условия опытов, чтобы добиться какой-то ясности.

Огорчение от невнятности результатов несколько умерялась тем, что семья получила могучую порцию впечатлений. Сын нашел себе занятие: перед ним оказалось целое Японское море, полное невиданной им живности, от которой его невозможно было оторвать. Ежи, офиуры, моллюски разные, морские звезды – он вылезал из воды, только уже совсем посинев от холода. Боюсь, что вовсе к тому не стремясь, мы профориентацию сыну исподволь внедрили, и единственное, что может служить оправданием, это то, что он охотно погружался, по крайней мере, в натуралистическую сторону биологии.

Обязанности главы семьи даже подвигли меня на маленький турпоход в бухту Пограничную, расположенную со стороны открытого моря. Бухта встретила нас приличной высоты накатом, в котором все с удовольствием попрыгали, пока не выяснилось, что в море унесло мою любимую правую кроссовку… Обратно пришлось топать по щебенке, хромая на босую ногу, пока не нашел дощечку, которую прикрутил к ступне обрывками, подобранными там же на тропе.

С бытом тоже обстояло не лучшим образом. Поначалу на станции работала столовка, но в начале сентября, когда жену и сына я уже отправил домой, завстоловой, она же повариха, смылась со всей выручкой, и с кормежкой стало совсем худо. Единственная пища, которую можно было получить на острове приезжему, были консервы «Бычки в томате», и после пары недель такой диеты я стал загибаться. Пошел в сельпо канючить, чтобы продали мне той серой гадости, которая у них числилась макаронными изделиями, а продавщица мне и говорит: - Давай талоны! (Из-за дефицита пищевых продуктов местным жителям выдавались специальные талоны. Командировочный мог только завистливо облизываться ) Я ей: - Ты ж знаешь, в экспедиции я, откуда у меня талоны! - Ну, нет так нет!

Еле дотянул до очередной поездки во Владивосток и там на Светланской наелся-таки какой-то каши, тем и спасся.

А еще мы с Танькой, как, впрочем, и все, попались со страшной силой с куревом! Перед отъездом в Москве оно уже исчезло, но приехавшие из Владивостока успокаивали, что туда наши беды еще не дотекли, и сигареты можно купить свободно. Конечно, это оказалось фуфлом – по Владивостоку бегали стаи озверевших мужиков и пытались за любые деньги раздобыть хоть какого никотину. Выручило то, что в сельпо на острове Попова я углядел пачки «Курительной крупки», попросту говоря – махорки, по 9 копеек пачка, скупил все двадцать, которые там оставались, и месяц ходил с огромным кисетом из полиэтиленового пакета. Научился сворачивать себе и жене из газеты аккуратные цигарки, Танька особенно колоритно смотрелась с самокруткой в зубах. На улицах Владика «ворошиловские стрелки», завидя дымок, бросались нам наперерез. Привычные к махре солдаты и матросы протягивали бумажку, куда я им отсыпал, а штатские поначалу косоротились. Голод, однако, не тетка – к концу августа отсыпать просили уже все. За неимением «Явы» и махорка – ничего себе, только харкается с нее каким-то дегтем…

Эти цигарки в моей памяти тоже странным образом связаны с футболом. Поначалу я их завертывал из местного официоза – «Красного знамени», и все было в порядке. Однако ж, тогда у владивостокских болельщиков появилась своя веселенькая футбольная газетка «Гол», которую я, конечно, купил. С удовольствием почитал, а потом из какой-то странички с рекламой решил завернуть самокрутку. Бумажка приятная, белая, не то что грязно-серая совковая. Завернул, прикурил и… Огонь мгновенно пробежал по бумажке и обжег губы, а драгоценная махра рухнула не землю – оказалось, что эти эстеты печатали свой футбольный орган на нитрованной бумаге…

В то же время новые веяния стали приносить и первые обнадеживающие результаты: стали выдавать разрешения на въезд во Владивосток и даже на остров Попова иностранцам. Первопроходцем оказался молодой поляк, совершивший классическое путешествие «Od morza do morza», ради показавшейся нам тогда фантастической идеи создания в Приморье международных курортов. Ничего из этой затеи путного не вышло, но пил гость с нами наравне и здорово играл блиц в шахматы. Правда, в немедленно учиненном международном турнире я его грохнул, сожрав забытого им в цейтноте ферзя…

Следующей пташкой, делающей весну, стала израильская биологиня, о визите которой было известно заранее – она прибыла по официальному академическому каналу. В предвидении ее появления на базе «Старк» вырыли новую выгребную яму, построили соответствующий скворечник из свежих досок, повесили на него замок, и не пускали туда никого, пока заморская гостья не покинула базу. Потом мы не раз добрым словом поминали государство Израиль – кабы не этот визит, фиг бы мы новый сортир получили, а старый был, мягко говоря, наполнен под обрез...

Я воспользовался случаем и поинтересовался у гостьи насчет израильской биологии и возможностей в нее проникнуть. Даже получил адресок, написал туда, сообщил, чем я занимаюсь, и вопросил, какие есть возможности трудоустройства. Ответ был краток и лапидарен: чем ты там занимался, здесь никого не интересует. Приедешь – будешь делать, что велят.

Что-то меня это не очень вдохновило – я уже привык к самостоятельности, фактически – к тому, что в науке сам себе хозяин, и перспектива идти батрачить, тем более в малознакомую мне и малоинтересную отрасль, не привлекла. И я остался в раздумьях, пока бурные события следующего года не создали новые условия для решений.

А пока пришла пора возвращаться в Москву и искать новые варианты работы и прокорма. Во Владивостоке курева по-прежнему не было никакого, а то, что я нашел в первом же московском киоске стоило втридорога по сравнению с тем, что было до экспедиции.

В общем, здоровья на эту экспедицию было потрачено много, а результаты - мизерные, разве что жена и сын повидали Дальний Восток, да вот жена махорку распробовала…

***