Блог

Девять лет, проведенных в купавинском НИИ по БИХС, миновали, когда вокруг нашей группы стали ощутимо сгущаться тучи, поскольку наш шеф, Геннадий Алексеевич Бузников, продолжал оставаться штатным сотрудником ИБР, а на такие вольности уже смотрели косо. И, хотя сам купавинский институт уже оказался под прицелом властей предержащих, нами занялась дирекция, группа утратила самостоятельность, формально числилась то за одной лабораторией, то за другой. Их руководители даже пытались что-то нам диктовать и чего-то требовать.

Хотя угроза существованию группы была очевидна, и ГенСеич что-то пытался предпринять по переводу нас в ИБР, но последствий это не имело. Юрий Анатольевич Овчинников, академик-секретарь, к купавинским относился очень плохо, и еще полтора года спустя, когда НИИ по БИХС был разгромлен, прямо запретил принимать его сотрудников академические институты в течение двух лет.

Если бы в группе все были такие, как я, мы бы промучились до разгрома института, а потом надолго остались без работы, как впоследствии все остальные сотрудники Купавны. На мое счастье с нами работала жена весьма высокопоставленного работника Госплана СССР – начальника подотдела, что соответствовало рангу замминистра. Это сказалось весной 74-го, когда в соответствии с решением «директивных органов» в Академии Наук, очень кстати, должно было пройти очередное сокращение – 2 500 ставок. И вот здесь-то выяснилось, что начальник подотдела, между прочим – прямой потомок известного украинского философа XIX века, может поставить перед Президиумом АН СССР вопрос так: если вы переводите к себе из отраслевого института трех человек, то сокращения не будет.

Руководство Академии ломалось недолго, и в августе 84-го мы все были зачислены в ИБР переводом. Я мог бы гордиться, что спас от увольнения 833,3(3) научных работника АН, если бы ясно не сознавал, кто, кому и чем обязан на самом деле…

В нашем буфете долгие годы царила Антонина Павловна – один из казавшихся незыблемыми столпов Института, вроде замдира Зиновьева, завснаба Шапкина, мастера на все руки Славы Резчикова…

Кормежка была обычной советской столовской (пару раз я там травился), но не хуже, чем у прочих. И все в институте знали, что Антонина полегоньку обсчитывает, но по особой системе. Никогда она не брала лишнего с лаборантов и младших научных без степени, не трогала и тех из докторов, про кого знала, что они умеют заранее считать в уме сумму за обед.

За семь лет со времени прихода в Институт Антонина с меня не взяла и копейки лишней, но вот недели через три после защиты мне показалось, что сумма за обед выросла, хотя я взял свой обычный набор. Проверил в уме – точно, Антонина обсчитала меня на 19 копеек. Ни открытки, ни диплома из ВАКа я еще не получил, но наша буфетчица уже утвердила меня в степени кандидата биологических наук.

Раньше, чтобы человек смог по работе выехать за рубеж, требовалось огромное количество бумаг. Все это было ужасно серьезно, как и всякая бумажная кухня советской поры. Одним из блюд этой кухни была характеристика с места работы на отправляющегося за бугор персонажа. Обычно она содержала набор стандартных формулировок, вроде обязательного: «политически грамотен, морально устойчив, скромен в быту». Недаром все так покатывались в «17 мгновениях» над тамошним «истинный ариец, беспощаден к врагам Рейха». Бывали, правда, и экзоты – я сам видел в характеристике формулировку «разведен, обстоятельства развода партбюро известны». Подписывал характеристику т.н. «треугольник» - директор Института, секретарь партбюро и председатель профкома.

Директор Института Тигран Турпаев, знал, что я неплохо подделываю его подпись, и, когда его не было на работе, несколько раз звонил мне и просил подмахнуть некоторые второстепенные, но срочные бумаги. По молчаливому соглашению я никогда не подписывал за него денежных документов.

Про эту практику знала и тогдашний секретарь Института по внешним связям. И вот однажды она является к нам в лабораторию чуть не со слезами: надо срочно оформлять выезд Илье Борисычу Збарскому, академику АМН и заву лаборатории биохимии ИБР, а в институте – никого, ни директора, ни парторга, ни профорга.

– Юра, нарисуй подписи! Тигран Мелкумович просит!

Я ей: - Побойтесь бога, подведем же и Збарского, и Институт! Я ж не умею за парторга и профорга!

- А ты потренируйся!

Очень долго ничего не получалось, потому что у двух почтенных докторов на общественных должностях рука поставлена совсем не так, как у меня, но «терпение и труд все перетрут» - в конце концов, стало получаться довольно похоже. Наконец, я внизу чистых листов изобразил подписи треугольника, а секретарь по иностранным делам выбрала, с ее точки зрения, лучшие и сверху подпечатала текст характеристики.

Академик Збарский благополучно выехал в загранкомандировку по липе, которую мы сбацали, потратив на ее изготовление где-то с час. А я побыл «треугольником» в одном лице…

Для выезда за рубеж в командировку (особенно – длительную) при Советской власти было весьма желательно членство в партии (тогда единственной – КПСС). Однако высшее партийное руководство интеллигенцию доверяло не слишком и места в партии выделяло на них скупо. Кроме классового состава, следили за возрастным и половым, так что на мужчин и женщин, пожилых и молодых выделяли отдельные квоты.

В НИИ аэроклиматологии, где работала моя мама, кандидат наук И. очень долго стоял в очереди в партию, потому что ему светила годичная командировка на Кубу. Институт за него хлопотал в Киевском райкоме Москвы, но мест на научников все не было и не было, а время поджимало. Наконец, из райкома позвонили и сказали, что можно… Посреди рабочего дня собрали партбюро, скоренько проголосовали, поздравили И. с приемом в партию и пожелали удачной командировки.

Все вышли в коридор, а навстречу бежит секретарша директора и кричит: - Ой, из райкома позвонили, ошибка вышла – место оказалось женское!

Перед сочинской олимпиадой тогда - премьер-министр - Путин публично учил Колодяжного – руководителя олимпийского строительства уму-разуму. ВВП потребовал перенести некоторые объекты, но при этом уложиться в сроки. Колодяжный ответил, что, дескать, «будем стараться». На это премьер назидательно урыл строителя:

 - «Будем стараться» - это не ответ, это – процесс. «Движение – все, конечная цель – ничто». А это – троцкизм!

Вот хреново учил ВВП историю партии – это не троцкизм, а бернштейнианство! А троцкизм – это теория перманентной революции и ее же экспорт…