Перемена судьбы

Бабушка рассказывала, что их семья происходила из Бессарабии. В 1904-м после волны погромов их депортировали в Волынскую губернию, и в пути из восьми детей умерли двое младших мальчиков. Бабка, которой было пять лет, выжила. Кроме нее до 19 лет дожили еще только ее старшая сестра и младший брат. А имериалистическую войну брата призвали, и он умер от чахотки через полгода, сестра Эстер умерла в 1919-м, а прадеда - резника[1] волынского местечка Норинск повесили зеленые. Смутные времена пережила только моя бабка – с тремя сыновьями старшей сестры и собственной дочкой на руках.

А дальше судьба семьи повернулась совершенно неожиданным образом: трое из четверых внуков местечкового резника стали офицерами. Старшего призвали в 38-м из запаса в звании капитана, тогда в армии в одночасье образовалось уж больно много вакансий. Дядя Петя успел хлебнуть лиха в финскую кампанию, потом был дважды ранен в Отечественную и вышел в отставку полковником. Младший – Яков – до войны окончил танковое училище, службу закончил подполковником. Даже их младшая сестра, моя мама, в годы войны оказалась в армии, получила военное образование и демобилизовалась инженер-лейтенантом. А в следующем поколении военную династию продолжил сын их среднего брата - упоминавшийся в нескольких «Бредах» подполковник Вова. Такое вот оказалось воинственное семейство…

Мистическое место

Летом 56-го мама, которая вылечилась от туберкулеза и собиралась вернуться на работу, решила воспользоваться последними месяцами свободы и съездить в гости к старшему брату Пете, который служил в Балаклее, что в Харьковской области, в артиллерийском арсенале. С собой она взяла меня, рассудив, что по сравнению с Москвой – это все же юг. По дикой иронии судьбы после войны дядю Петю – полковника Петра Костинского – назначили именно туда, откуда летом 42-го он чудом, раненым, выскользнул из окружения, которое заворачивалось над нашими войсками, пошедшими в наступление на Харьков. Дядя Петя вспоминал, что остановились они тогда только за кавказскими перевалами, с которых съезжали на задницах.

Встречи со старым новым

Та поездка в Балаклею оказалась для меня переполненной массой новаций – раньше из городов я видел только Москву и Киев. Уже на станции Балаклея я впервые обнаружил, что на вокзале может не быть перрона, и надо спускаться прямо на землю (даже на подмосковных дачных станциях уже были высокие платформы). Дядя Петя встречал нас на станции на машине – на ней была какая-то странная невиданная мной прежде эмблема – круг, разделенный на четыре части – накрест белого и голубого цвета. В Москве я таких не встречал – там добегали свой путь последние «эмки», улицы заполоняли «Победы», появились самые первые «Волги», еще много было на улицах «виллисов» и «студебекеров», а вот такой, как у дяди Пети – не было. Только взрослым я установил соответствие между запомненным мной в детстве знаком и мировой маркой BMW… В Москве почему-то эти трофеи быстро вышли в тираж, а на периферии их бережно холили и лелеяли, и вот – кое-что дотянуло до середины 50-х, спустя 11 лет после того, как их взяли с бою… И телефон у полковника Костинского в квартире стоял не такой, как висел у нас на Нарышкинской на лестнице – цифр на диске не было, а был такой шпенек. За него надо было подергать диск, тогда на узле связи раздавался звоночек, и телефонист говорил: - Алло? И надо было назвать ему номер, с которым хочешь соединиться. Подозреваю, и телефончик был армейский, вроде Эриксона.

Испорченный праздник

На второй день после приезда в Балаклею я свалился на две недели с желтухой (эпидемическим гепатитом А), которой успел заразиться у нас во дворе перед отъездом, и из-за этого пропустил важнейшее событие в жизни Балаклеи – матч между командами арсенала и гарнизона. Был бы здоров – обязательно попал бы на центральную трибуну, полковник дядя Петя это твердо обещал, а так пришлось наблюдать все это великолепие из окна его квартиры – довольно большой стадион, заполненные трибуны, и команды одна во всем синем, другая – для отличия в белых трусах. Я оскорбился – играют армейские команды, а цвета какие-то динамовские… Это – по детской наивности, играли в том, что можно было достать, а советская текстильная промышленность цветовой гаммой не баловала. Видно из окна было неплохо, но все же – совсем не то, что на трибунах. До сих пор жалко, что упустил такое удовольствие.

Исторический диспут

С все тем же дядей Петей, которого я очень любил, году в 65-м или 66-м случился у меня острый разговор. Я в свои 15 или 16 был «продвинутым» вольнодумцем из интеллигентной семьи, в которой вопрос о сталинизме был решен однозначно, а полковник Костинский был полковником… Начитавшись к тому времени о предвоенном периоде и начале войны всего, до чего мог дотянуться, я в присутствии дяди позволил себе весьма нелестные высказывания в адрес Верховного Главнокомандующего. Любимый дядя окрысился на меня, как никогда ни до, ни после: - Я в бой шел - за Сталина!

Я слегка офонарел, но продолжил нарываться: - А тебе что, больше не за кого было в бой идти? Ну, там – за папу, за маму… Из ответа в том смысле, что не мне, сопляку, об этом судить, понял, что более серьезные аргументы отсутствуют. Больше к любимому дяде с этим не приставал.

Эстафета поколений

Дяде Пете я обязан еще двумя вещами. Перед первой летней практикой удалось уговорить родителей потратиться на форму студенческих стройотрядов – зеленую куртку и штаны из тонкого брезента, но главной деталью такого туалета был, конечно, широкий кожаный офицерский ремень, который купить в магазине было совершенно невозможно. Тем не менее, тысячи студентов откуда-то их брали, и мне пришло в голову, что они их выпрашивали у родственников. Из двух дядьев – отставных офицеров дотянуться было проще до старшего, и мама как-то его уговорила расстаться с реликвией, и мой костюм приобрел завершенный по тогдашнему стандарту вид. Следующий подарок от дяди Пети был менее вещественным, но более важным в плане формирования личности. Мне предстояла «картошка» - выезд в колхоз на уборку урожая. Для такого случая были заготовлены ватник, армейские шаровары и яловые сапоги. Очень кстати приехавший в Москву в командировку дядя Петя дал мне урок наворачивания портянок, что сослужило мне потом хорошую службу – ни разу не нажил потертостей, хотя немало экспедиций провел в этой обувке.

Подполковник terrible

Младший дядя – Яша – был наделен чувством юмора за всех братьев. Первая из его шуток, дошедших в семейных преданиях – это как он выгуливал мою маму. Ему эта функция досталась как самому младшему из братьев, и он был всего на 8 лет старше своей сестры. Будучи отправлен катать ее на саночках, этот деятель с приятелем не выдумали ничего лучшего, как прицепить саночки к трамваю № 4, который ходил в Киеве по Гоголевской. К счастью, кто-то из соседей успел это заметить, прежде чем трамвай начал спуск по этой крутой улице, а то бы и писать теперь было про это некому… В школе дядя был единственным из всех детей деда, из-за кого ему приходилось выслушивать от учителей неприятности, однако, в старших классах дядя Яша вдруг сделал изобретение, а после школы отправился в военное училище – на казенный кошт, на образование всех детей денег в семье не было. Хороводистый характер у дяди всю жизнь не менялся, за что его любили все племяники, включая меня, а потом и мои дети тоже. Поразительно, как он с такими особенностями личности столько лет уживался в армии и дослужился до отставки не в тайге, а в Витебске.

Великая дружба

Нашему свойственнику – тестю моего троюродного дяди – на войне повезло дважды. Во-первых, он, отвоевав четыре года, вернулся домой живым, с руками и ногами, что позволило ему потом прожить довольно долгую жизнь. Второе везение было помельче: он оказался однополчанином товарища Брежнева, в те времена - полковника. Никаких особых профитов наш свойственник из этого не извлек, но всякий раз, когда он приезжал в Москву в командировки, его селили в гостинице «Россия», куда «простым советским людям» ходу не было. А «вождь», пока у него было более или менее нормально со здоровьем, регулярно приходил на встречи боевых товарищей.

***