Блог

В экспедиции 77-го года мы расположились в лаборатории нашего нового знакомого. В комнате метров в шестьдесят набилось десятка полтора научных сотрудников из трех разных лабораторий, которые, каждый, занимались своими делами. В углу у входа стоял большой обеденный стол, где все желающие могли перекусить, а на подоконнике рядом располагался проигрыватель в рабочем состоянии. Пластинка, правда, была только одна – сборник хитов Аллы Борисовны Пугачевой.

Когда она только начинала карьеру, я к ней, в принципе, неплохо относился – некоторые песни на тогдашнем фоне звучали довольно свежо, и пела молодая артистка недурно. Поэтому первые дни я слушал музыкальное сопровождение наших научных исследований с некоторым даже удовольствием.

Проблема была в том, что в самом начале каждого следующего рабочего дня кто-нибудь ставил пластинку, и начиналось «все могут короли…», потом, когда сторона кончалась, кто-то, кто был поблизости, ее переворачивал, потом, когда кончалась эта сторона, кто-нибудь еще переворачивал ее снова, и так до вечера.

Та экспедиция длилась два с лишним месяца, и каждый день я слышал «нынче в школе первый класс – вроде института» с 8.30 до 23.30.

Больше я Аллу Борисовну не слушаю…

В тот вечер на Витязе случилось два события. Я вышел покурить и увидел кучку женщин, столпившуюся у лестницы, ведущей вниз – к дороге и гальюну типа сортир. Оттуда неслись возбужденные восклицания. Подошел поближе и понял причину переживаний – на ступенях на солнышке грелся здоровенный очень красивый, весь в розово-зеленом узоре, уссурийский полоз. Пресмыкающийся блокировал дамам дорогу к тому, что на станции числилось по разряду «удобств». Когда к нему пытались приблизиться, из запутанного узла поднималась голова и убедительно шипела. Как и всякий порядочный полоз, уссурийский – не ядовит, но этот был уж очень здоровый и мог цапнуть и просто так с большими разрушениями. В конце концов, поддев его на две толстые палки, мы его с лестницы сбросили, и он уполз в заросли.

А потом, почти без паузы, все вдруг обратили внимание на небо – никогда я такого не видел ни до, ни после: все небо и облака на нем приобрели интенсивно розовый цвет – удивительное и очень красивое зрелище. Так продолжалось минут двадцать, потом вдруг цвет изменился на изумрудно-зеленый, а потом зеленое стало быстро ослабевать, и еще через несколько минут небо снова стало голубым.

Из экспедиции 79-го я, как и все последние годы, должен был привезти в Москву сумку-холодильник с морскими-ежами. Накопившийся опыт говорил, что с доставкой от аквариума на Витязе до аквариума в Москве надо уложиться в сутки. На этот раз я договорился, что под утро к парому, идущему из Славянки во Владивосток, меня отвезет станционная машина, чтобы как можно позже вынуть ежей из аквариума. Действительно, в 4 утра, еще в полной темноте, к аквариальной подрулил бензовоз, я в него загрузился, и мы двинули.

Как-то странно знакомый шофер машину вел: и баранку крутил, и передачу переключал правой рукой, а левую все время упирал в какую-то кнопку. На крутой и извилистой ВАД № 2 – это довольно рискованный номер. Я его спросил, в чем дело, а он пожаловался, что все время выбивает предохранитель фар. Свет, действительно, периодически мигал, а мы тем временем карабкались к перевалу – там на самой верхотуре, на повороте дороги под прямым углом, стоял обелиск с надписью: «Здесь погиб Иван Мостепан». За несколько лет до того, на этом месте у него отказало рулевое управление, и вместо того, чтобы свернуть, они поехали прямо, а там высота – метров 150 до берега…

Вот этот самый обелиск и блеснул металлом в свете фар как раз перед тем, как они погасли капитально, и мы с полсотни метров ехали в полной темноте, а шофер отчаянно пытался впендюрить вылетевший предохранитель на место… В конце концов, ему это удалось, и мы вовремя свернули направо – вниз к бухте Троица. Если бы этот чертов предохранитель был справа от водителя, я мог бы взять его на себя, а так…

Скатившись с перевала, мы бодренько миновали Андреевку и вырулили на трассу к райцентру Славянка. Мы уже отмахали порядочно, когда впереди замаячил мост через Рязановку. Строили его военные, построили хорошо, и даже перед мостом и за ним закатали метров по сто дороги в асфальт, и вот, когда я предвкушал эти двести метров плавного движения, шеф вдруг свернул с дороги прямо к реке. – В чем дело? – Закипели!

Шофер резиновым ведром зачерпнул из Рязановки, залил воду и завел мотор. – А поехали вброд, вон и следы, кто-то тут ездил.

Действительно, прямо в воду уходил след шин грузовика. Ну, вброд, так вброд… Двинули, и тут на самой середине речки нас повело, шеф попытался переключить скорость, мы забуксовали и встали, вода неслась прямо под подножкой кабины. Стали выбираться – сняли штаны, разулись и полезли в воду. Один мой кед выпал из кармана куртки и стал уплывать по течению, я за ним погнался и уцапал. Выбрались на берег, оделись и вылезли на дорогу. Долго никого не было, а потом поперла воинская колонна. Им мы и не пытались голосовать, спрятались в кювет – ночь, погранзона и неясного вида мужики на обочине, самая вероятная реакция военных – это очередь с какого-нибудь из БТРов или разборка в комендатуре до морковкиного заговенья.

Потом стало чуть рассветать, и мы стопорнули молоковоз с соседней фермы. Троса не было ни у него, ни у нас, но на берегу мы нашли здоровенную бухту толстой проволоки, намотали на буксировочные крючья, и молоковоз нас вытащил на берег.

До Славянки мы добрались без приключений, но паром уже ушел. Меня выручило то, что, несмотря на ощутимое волнение, не отменили рейс «Ракеты», куда я и загрузился. Потом с приключениями добрался до аэропорта, а там оказалось, что все рейсы отложены на сутки… Тем не менее, груз доехал благополучно, так что не зря я старался.

Передовая группа нашей экспедиции на Баренцево море высадилась в Лиинахамари и завела контакты с местными офицерами, от которых зависела доставка на Айновы острова. Среди деятельных помощников был и капитан-лейтенант Упит, видимо, из латышей. Свою фамилию он произносил с ударением на втором слоге. С капитаном связана такая история.

Вообще-то он уже был капитаном 3-го ранга, но вот как-то раз после вахты решил расслабиться и принял на грудь. И надо же было такому случиться, чтобы из штаба флота нанесло в Лиинахамарский дивизион подлодок большое начальство. Контр-адмирал стал обходить помещения, и в одном из них натолкнулся на кап-три, с трудом удерживающего строевую стойку и рапортующего:

- Капитан 3-го ранга Упит!

- Я вижу, что упит! – прорычало начальство.

Похмелялся капитан уже с четырьмя звездочками.

В той экспедиции на мыс Романов, которая оставила след в истории лаборатории и в моем творчестве («Сага о втором орудии»), одна деталь, посреди прочих несуразностей батарейной жизни, мне запомнилась. Батарейный городок там и сям был усеян подготовленными стрелковыми огневыми точками. По случаю скального грунта, это были мелкие даже не окопчики, а ложбинки, из которых задница покрупнее, несомненно, торчала бы больше, чем наполовину. С фронта эти стрелковые ячейки были прикрыты примерно полуметровыми стеночками, сложенными из камня. Когда я подошел к одной из таких стеночек, то увидел, что камни между собой никаким раствором не связаны и колеблются от ветерка.

В некотором недоумении я спросил одного из батарейных мичманов, нахрена же нужны такие декорации, которые и без вражеской пули могут матроса покалечить? Мичман, ничтоже сумняшеся, ответствовал: - А для начальства!

Видимо, по случаю того, что батарея на мысу Романов располагалась на скальном, почти голом, грунте, и раскрасить для начальства травку в зеленый цвет не было возможности, здесь придумали такой прикладной оборонительный декор…