Блог

Когда мой школьный друг Пепик прислал нам весной 79-го официальное приглашение к себе в гости в Прагу, мы просто так пойти в чехословацкое консульство за визой не могли – надо было получать характеристики. Танька была совсем молоденькой – еще комсомолкой, для нее процесс был двухстадийным: сначала на работе – в ГЦОЛИФКе, а потом – в райкоме комсомола. В институте, где международные связи были довольно интенсивными – выезды на конференции, в составе команд и для проведения совместных работ, была своя выездная комиссия, и Танька оказалась в очереди за достойными дамами и товарищами. Однако, всем им предстояло ответить на ряд идиотских вопросов, чтобы получить утверждение на характеристику для поездки. Прямо перед Танькой завернули за незнание последних газетных публикаций о стране визита и чего-то про наше Политбюро тетеньку-профессора… От Танькиного вида комиссия, вообще, осела на задние ноги и только вопросила: - А ты-то куда, девочка? – В гости! – К кому? – Мы с мужем едем в гости к его школьному другу. – А почему друг в Чехословакии? – А он – чех. – А откуда муж его знает? – Они вместе учились в школе в Болгарии. – А как ваш муж оказался в Болгарии? – Там работал его отец. – А что он там делал?

Тут Танька сказала какую-то не очень определенную фразу, вроде того, что – де, находился там в служебной командировке… Комиссия в такой несколько щекотливой ситуации почла за благо не задавать дополнительных вопросов – они могли оказаться и неуместными… А тут еще и присутствовавший на заседании секретарь институтского комитета комсомола напомнил, предстоит еще комиссия в райкоме, и институтские дали добро.

В райкоме оказалось, что характеристики подписывает этот самый секретарь институтской организации, который вместо проявлений принципиальности предпочел полчаса хвост распускать перед очаровательной молодой леди…

Я из комсомольского возраста уже выбыл, и все обошлось характеристикой, которую я же сам на себя и написал…

Мы с Танькой оказались в Праге в 79-м, когда память о событиях 68-го еще была вполне свежа, а на улицах периодически попадались «козлики» с нашими офицерами и солдатами из Центральной группы войск. Соответственно, особо дружелюбного отношения от местного населения ожидать не приходилось. Тем не менее, за 10 дней своего пребывания в Праге мы ни разу не столкнулись с враждебностью, в какой бы то ни было форме.

Ну, понятно, мы не плевали местным в лицо и не орали, что мы их победили, но, боюсь, одного этого могло бы и не хватить. Вероятно, нам сильно помогло то, что я в то время еще не совсем утратил навыки в устном чешском, и был в состоянии на нем более-менее внятно объясниться. Конечно, с первого же слова чехам становилось понятно, что я иностранец, а по одежке даже легко было определить – откуда именно, тем не менее, стремление говорить на их языке они оценивали, и мы всегда получали самую активную помощь, когда за ней обращались.

В одном из музеев на входе нас спросили, на каком языке нам дать его описание – листы, запечатанные в полиэтилен. Ясное дело, описаний на русском нигде не было, и я, конечно, сказал: - Česky!

Музейщик, который до того слышал наш с Танькой разговор, аж рот открыл от удивления, дал чешское описание, а потом пошел с нами и много чего рассказал из того, чего в описании не было…

В один из наших последних дней в Праге мы зашли в универмаг «Котва» (Якорь), чтобы закупить на оставшиеся кроны подарки для родных. Танька металась по отделам, а я, как приговоренный, стоял у стенки и ждал, когда она набегается. И тут слышу родную речь со скандальной истерической нотой: - Верни 100 крон!... Вижу: полузадушенная в ручищах советской туристки кассирша слабо отмахивается и сипит, что сейчас снимет кассу, и, если излишек обнаружится, отдаст деньги. Наша с прежними дерибасовскими интонациями продолжает визжать: - Отдай 100 крон!

Стало очень тошно и стыдно. Я оторвал себя от стенки, подошел к этой хабалке и прошипел ей в ухо: - Перестань орать! – А что она мне 100 крон не сдала! – Она же тебе говорит – сейчас снимет кассу, если найдет – отдаст! – Нет, пусть отдает!

У меня терпение лопнуло, и я нагло взял ее на понт: - Сейчас не заткнешься – позвоню в советское консульство, как ты тут скандалишь, и полетишь на Родину первым самолетом!

Никуда я, конечно, звонить не собирался, но угроза подействовала – тетка, верно, была из племени «первочелноков» и моталась за барахлом по турпутевкам регулярно, и неприятности с консульством ей были излишни, так что тон она убавила.

А я успокоился только дома у Пепика, когда мы с ним выпили.

По ходу нашего сплава по Большой Кокшаге среди немногочисленных марийских деревень, попадались еще более редкие русские. В одной из них разговорились с женщиной, лет 60-ти. Расспрашивали о жизни в их глухом лесу, километрах в 40 от какого-то крупного жилья и без дорог. Женщина, видимо, чтобы показать, что она и мир повидала, вспомнила: – Да, я, когда замуж вышла, мы с мужем аж до Чебоксар ездили!

С чем-то похожим Танька столкнулась на практике в Пундуге Вологодской области. Хозяйка, у которой в амбаре и доме жила вся студенческая группа, рассказывала: - Нет, я сама нездешняя, я – из Х. А сюда я замуж вышла…

(Х - деревня километрах в полутора – двух от Пундуги)

В конце похода по Большой Кокшаге мы выкатились в Волгу, прошли пару километров по течению и финишировали на пляже в нескольких десятках метров от пристани Краснококшайска. Прежде чем начинать разбирать байдарки и перепаковывать вещи из водонепроницаемых мешков-«поросят» в рюкзаки, мы искупались и стали обсыхать на солнышке. Как-то незаметно разговорились с аборигеном, оказавшимся местным учителем и краеведом. Он нам поведал о множестве аномальных и паранормальных явлений в этой части Марийской республики и о практически непрерывных контактах с иным разумом. Свое захватывающее повествование он завершил с некоторым недоумением: