Блог

С приборами и оборудованием в советской биологии было плохо. На что мы только не пускались – писали заявки (обычно – без последствий), одалживали, просились в гости на прибор… Однажды мы обнаружили, что в Академии существует еще и система торговли неликвидами – материалами и оборудованием кому-то ненужными и, наоборот, очень нужным кому-то другому. Академснаб даже издавал на ротапринте соответствующий справочник.

С великим трудами удалось такую книжечку раздобыть, и там, для начала, нам бросилось в глаза такое экзотическое изделие, как «рожарный ствол». Было высказано немало смелых предположений по поводу его функции и внешнего вида…

Ну, а кроме шуточек, там обнаружилось и некоторое количество приборов, представляющих для нас серьезный интерес. Забавно, что все мало-мальски интересное располагалось под кодом Института биоорганической химии, в просторечии «Овчарни» (по имени тогдашнего его директора – академика Овчинникова). Мы созвонились с их отделом снабжения, нам выписали пропуска, и мы попали в подземные чертоги – огромные подвалы, уставленные стеллажами с оборудованием, среди которого нам надо было найти интересующий нас самописец. Мы шли между рядами стеллажей, на которых громоздились коробки и ящики с приборами, и вдруг я увидел, что с большинства из них не сорваны пакеты с упаковочными листами – все это дефицитнейшее оборудование никто не открывал после получения! Чешские, ГДРовские, польские приборы стояли нераспакованными и неиспользованными… Из вредности я стал читать даты на упаковочных листах – многие из них простояли так по два года…

В конце концов, мы прибор, который искали, нашли, но продать его нам Овчинников отказался – за невосторженное к себе отношение он сильно недолюбливал директора нашего института…

Академик Овчинников в какой-то момент стал делать просто-таки вертикальную карьеру – он стал вице-президентом Академии и практически первым лицом в советской биологии, будучи по происхождению химиком-органиком. Существует апокриф о том, как он дорвался до этой практически ничем не ограниченной власти.

Ожидался визит дорогого Леонида Ильича то ли в Академию, то ли по сельхозпавильонам ВДНХ, и ему был приготовлен роскошный букет из экзотических цветов. Хитроумный Овца велел кому-то из своих холуев выяснить русские и латинские названия всех цветочков, входящих в букет, и выучил их наизусть. Как в воду глядел – дорогой Леонид Ильич стал интересоваться цветочками, а академик бодро рапортовал. Генсек его запомнил и вскоре намекнул, что было бы хорошо этого талантливого биолога продвинуть в вице-президенты. Остальное академик сделал сам – в течение многих лет он контролировал все ассигнования на биологию, и не надо объяснять – как…

По слухам, академик всерьез надеялся получить нобелевку, и из его института за год выходило по 250 публикаций с его подписью – практически все, что там делали. Однако, кто-то не поленился довести до мирового научного сообщества информацию о проделках академика, отличившегося еще и подписанием всяческих мерзостных писем ЦК.

Неофициально до сведения академика довели, что его кандидатура Нобелевским комитетом рассматриваться не будет…

В бухте Витязь в лаборатории Совы кипела работа – на помосте у входа на столах стояли сотни стаканчиков с морской водой, на которые были опрокинуты вскрытые самки морских ежей, и в стаканчики собирали икру – от нескольких кубиков до нескольких десятков кубиков. Потом полученную икру объединяли, и ее в большом реакторе перемешивала огромная стеклянная мешалка. У Славы Совы возникла, бог знает откуда, возникла идея, о которой он возвестил в свойственной ему манере: - Вы все прачки, а я – великий! В мембране клетки присутствует ДНК, и она ее структурирует!

Действительно, что-то высокомолекулярное он выделил, попробовали рубить это ДНКазой[2] – не рубится… Тогда у Совы возникла еще более крутая идея – не ДНК, а РНК! Попробовали рубить РНКазой[3] – не рубится… После долгой возни революцию в биологии мембран пришлось отменить – оказалось, что выделенное вещество – мукополисахарид, наличие которого там нисколько не удивительно.

А сколько ежей перевели!

После очередного строгого приказа об использовании казенного спирта в лабораториях по Молекулярному корпусу МГУ пошла комиссия: проверять условия хранения и журналы списания спирта. Все про это знали заранее и навели марафет – достаточно было записать в журнал «200 мл на промывку электродов», «500 мл на приготовление оптической смеси», и все в порядке. Комиссия уже решила, что ничего ей не выгорит, как вдруг в одной из лабораторий под самой крышей обнаружила сияющую установку, из которой что-то капало в большую стеклянную кювету с мандариновыми корками.

Комиссия хищно напряглась и сделала стойку, а председатель рявкнул: - Это что такое?!

Присматривающий за установкой аспирант безмятежно откликнулся:

- Это? Установка по получению мандарината натрия![4]

Процесс изготовления микроэлектродов до изобретения внутренних филаментов, обеспечивающих их самозаполняемость за счет капиллярных сил, был долог и тягомотен – после собственно вытягивания электрода, его кипятили в спирте, а потом оставляли на ночь заполняться 3-х молярным хлористым калием. Беда была в том, что в очень многих микроэлектродах оставались пузыри, и электрод пропадал. Иногда из всей партии не находилось пригодных.

На этот случай было спецсредство – оказалось, что кошачий ус, имеющий коническую форму, достаточно гибок и при этом достаточно жесток, чтобы залезать им в шейку микроэлектрода и выгонять оттуда самые зловредные пузыри. В усах недостатка не было – масса нейрофизиологических лабораторий именно на кошках и работала.