Блог

В августе 74-го я впервые оказался в аэропорту Хабаровска, в котором за следующие 17 лет мне предстояло провести много суток тоскливого ожидания. Владивостокские рейсы, хотя дальности Ил-62 от Москвы хватало, садились в Хабаровске после того, как в Озерных Ключах[1] самолет, в котором летели мои приятели Юра и Надя, вылетел за полосу и скапотировал. Только чудом он не перевернулся через нос, и упал обратно на шасси… После этого рейсы стали в Хабаровске разделять на «А» и «Б» и отправлять во Владик двумя самолетами Ту-104 или Ил-18 с меньшим, чем у 62-го пробегом при посадке.

Авиастолица Дальнего Востока связывала все направления – Советская Гавань, Чокурдах, Сахалин, Петропавловск, Владивосток, Запад – и при этом отличалась вечно паскудной погодой, из-за которой чуть-то закрывалась то на несколько часов, то на несколько суток. Особенно страдали совгаванские, у которых дома погода была еще менее устойчива, а аэродром еще хуже оборудован в навигационном отношении, у них засидки в Хабаровске частенько затягивались на неделю. Никаких гостиниц  для застрявших, конечно, не было, и люди либо вставали биваком на площади перед зданием аэропорта, либо притуливались прямо в нем. Как апофеоз всеобщей измотанности запомнились двое – здоровенный мужик, спящий, свернувшись в узел, на полу тесной кабинки междугородного телефона, и другой, спавший прямо на лестнице, ведущей на второй этаж. Голова его лежала на одной ступеньке, в плечи упирался угол второй, а в поясницу – третьей… Мужик спал совершенно бесчувственно, по лицу ползали мухи, но у него даже рефлекторно не дергались мышцы лица.

После многократных страданий в хабаровском аэропорту я как-то решился и однажды купил билет на Ил-18, который летел из Владивостока не через Хабаровск, а через Красноярск. Действительно, вылетели во время и все время шли по расписанию, но… Восемь часов полета в тесной консервной банке, которых 62-му почти хватает, чтобы долететь до Москвы, и ты – в центре Сибири… Часовая дозаправка – и еще 6 часов полета. Когда в Домодедово сошел по трапу, понял, что совершенно одурел и оглох. Больше я на такие эксперименты не пускался…

Я возвращался из долгой экспедиции после тяжелого тайфуна, конец работы был сорван напрочь, всю последнюю неделю дуло и лило, весь Дальний Восток был накрыт атмосферным катаклизмом. По тайфунной погоде я и был экипирован – свитер, штормовка и болотные сапоги. В маленький просвет в погоде наш самолет вырвался из Владивостока и плюхнулся в Хабаровске, где мы и застряли на следующую пару суток.

Бесцельное мотание по хабаровскому аэропорту вывело меня на площадь, где в сквере располагался сортир бункерного типа – в самом здании таких действующих заведений на моей памяти не было никогда. Удивило, что из обоих входов тянулись длинные хвосты – обычно очередь бывает только в женский, даже на футболе, где женщин на два порядка меньше, чем мужчин. Ситуация заинтересовала меня с двух точек зрения: во-первых, удивительным фактом очереди в мужской сортир, а, во-вторых, по сути дела – за двое суток начинает хотеться не только пить, есть и спать…

Очередь была какая-то странная – она почти не двигалась. Мужик из очереди, окинув меня взглядом, почему-то сказал: - Ты иди, мужик, тебе можно… Я, очень удивленный напутствием, двинулся вдоль очереди вниз, и никто не возражал и не орал, что я лезу без очереди. В самом низу все стало ясно: после тайфуна бункер оказался залит водой по самую последнюю ступеньку лестницы. С нее-то и могли справлять нужду максимум двое, построенные в шеренгу, ясно, что даже при мужском проворстве в этом деле пропускная способность заведения резко упала.

Ну, мне-то в моем облачении все было нипочем – подтянув ботфорты, я, как пароход, двинул к писсуарам, поднимая спутную волну. Было очень принципиально все сделать цивилизованно, да и что ж людям-то мешать… Из-за спины я услышал завистливое: - Мужик! Одолжи сапоги!

До сих пор не понимаю, как женщины-то выкручивались при таких обстоятельствах…

Вылезши из сортира бункерного типа (см. выше), я продолжил бессмысленное движение по площади хабаровского аэропорта и вдруг попал в поле зрения цыганки, которая попробовала на меня спикировать со своим обычным «дарагой, все судьбу тебе скажу» и «позолоти ручку»… Не выношу я этих приставаний, а про цыганок знаю, что обычные методы отшива на них не действуют. Эта уже стала цапать за рукав, и тут я ей, скроив максимально высокомерную морду, почему-то по-польски, сказал, что nie rozumiem mowie rossyjskej[2]. Сказал и тут же с ужасом подумал – какого черта по-польски, я же на этом языке могу три фразы сказать, и все они здесь совершенно некстати! Надо же было по-чешски или сербски!

Слава богу, мое арапство сработало, и цыганка на момент остолбенела, а я сразу нырнул в толпу. Вообще, мое поведение адекватным не назовешь – похож я был в тот момент на иностранца, как гвоздь на панихиду – в прожженной штормовке, сапогах, грязный и небритый…

Интересно, что мысль заговорить с цыганкой по-английски в аэропорту Хабаровска, видимо, в подсознательном опасении неконтролируемых последствий, меня не посетила.

Полеты, посадки, засидки и взлеты в Хабаровске были моим многолетним кошмаром. Кроме прочего, длительность пребывания в этом аэропорту всегда была непредсказуема – могли выпихнуть по расписанию, а могли продержать несколько суток, но всякий раз рейс задерживали на два часа, потом еще на два…

За несколько лет проведя в Хабаровске в общей сложности с неделю, я так города и не видел. Однажды, нас довольно быстро загрузили в самолет, летящий в Москву, а потом мы часа полтора сидели в нем закупоренными – оказалось, что на посадку не явилось два человека, весь багаж выгрузили на летное поле, чтобы найти чемоданы отсутствующих – иначе нельзя было вылетать. Как раз, когда процесс был завершен, возникли эти двое – оказывается, они прикинули, сколько времени займет поиск их барахла и что они успеют обернуться, а сами рванули в город, которого тоже никогда не видели. Народ в самолете был готов их разорвать, и если бы мы не стартовали почти сразу же – разорвал бы. Я тоже был в бешенстве, а потом позавидовал, хотя они, конечно, были жлобы.

А буквально на следующий год нам вдруг честно сказали, что вылет на Москву будет через четыре часа. Наконец-то, я смог прыгнуть в троллейбус, уходящий от аэровокзала в город, и через минут двадцать уже оказался в центре столицы Приамурья. С воздуха Амур всегда производил на меня колоссальное впечатление, да и город выглядел большим. А с поверхности земли Хабаровск показался мне такой Рязанью-на-Амуре, только без кремля. Типичный русский город с регулярной планировкой и домами, которых полно в центре Твери, той же Рязани и Ярославля, только река побольше. Я часок побегал по осеннему городу, еще успел выпить чашечку кофе с нежнейшим пирожным-безе, а в газетном киоске купить значок почему-то с гербом Бельц, что в Молдавии, и уже пора было возвращаться к самолету…

Все ж таки я его повидал, этот заколдованный Хабаровск!

79-й год, август, рейс на Владивосток откладывают и откладывают, хотя небо над Хабаровском голубое, как никогда – якобы не принимает Владивосток. Народ потихоньку начал звереть, а потом и крыть девиц на регистрации матом и хватать проходящее начальство за грудки. И вот, о чудо, нам командуют – на посадку. А дальше начинаются странности – запустили двигатели, а потом выключили, и мы остались в безжизненных раскаленных невентилируемых салонах. Через полчаса народ стал самочинно курочить запасы стюардесс и раздавать бутылки с лимонадом и минералкой. Когда аэрофлотовские поняли, что скоро начнут разбирать на части самолет, всех выгнали и велели идти снова в аэровокзал, де у пилотов закончилось полетное время. Распространился слух, что дело в том, что экипаж – хабаровский, и ему неохота было лететь во Владик с перспективой застрять там на 12 часов (на срок обязательного межполетного отдыха), вот они и тянули время. Озверевшая и перегретая в самолете публика стала рядом с самолетами митинговать, а потом самые боевые женщины повели нас на рулежную дорожку.

Поначалу мы даже добились успеха – перед нами затормозил сначала один идущий на взлет самолет, потом другой, третий… Черт подери, хабаровская башня среагировала очень борзо – еще один Ту-134 вырулил с параллельной рулежки, повернул к взлетной полосе, остановился метрах в 100 от нас и включил двигатели на форсаж. Долго под реактивной струей не простоишь...

Мы проторчали в Хабаровске еще несколько часов, пока нас не рассовали по самолетам с владивостокскими экипажами.

Мы, как обычно, возвращались из экспедиции. Как выяснилось, то, что в тот раз мы попали в рейс «А», было великой удачей. Мы приземлились в Хабаровске, и меня охватило сильно выраженное чувство безнадеги – ровно половину неба занимала сине-черная непроглядная, стоящая стеной до земли туча… Однако же, мы только вышли с летного поля на площадь аэровокзала, как динамики заорали, чтобы пассажиры нашего рейса немедленно прошли на посадку на московский рейс. Мы припустили, не понимая в чем дело – ведь рейс «Б» еще не приземлился!

Нас бегом прогнали через регистрацию и контроль, и вбили в самолет. Как только все расселись по креслам, врубились двигатели, мы покатили по рулежке и стартовали, когда на дальнем краю летного поля уже лило.

Понятно, что в самолете оказалась ровно половина положенных пассажиров, мы посидели в креслах, пока шел взлет, а потом я пошел в хвост, улегся поперек трех сидений и заснул. Проснулся от удара шасси о полосу домодедовского аэродрома…

Рейс «Б» прилетел через сутки…

В экспедицию 82-го года мы летели с надеждой – во-первых, у нас была новая концепция, с помощью которой мы собирались перевернуть мировую науку, а, во-вторых, наконец-то, был назначен прямой рейс на Владивосток – после долгих мучений там забетонировали еще сотню метров полосы, и посадку 62-х разрешили.

Мы уже прикидывали, во сколько успеем добраться до города, как по внутренней трансляции передали: - По метеоусловиям Владивостока наш самолет совершит посадку в городе Хабаровск. Не ушел бабуся…

Над Дальним Востоком – циклон, а над всем Хабаровском – безоблачное небо! Не принимают ни Камчатка, ни Сахалин, ни Приморье, а здесь – августовская жара, и дышать в здании аэропорта можно только углекислым газом, разбавленным сероводородом и аммиаком. Народ выполз в сквер на площади перед аэропортом, жег там костры, укладывал на чемоданы и рюкзаки детей, укрывался газетками и куртками – огромный цыганский табор или лагерь беженцев… Мы еще, в духе того времени, пошутили, что за снимок площади перед хабаровским аэропортом какая-нибудь «Дэйли телеграф» озолотила бы фотографа…

Мы тоже пристроились под каким-то кустом на сумке-холодильнике с препаратами для работы и выкрашенном по-армейски в защитный цвет ящике из-под осветителя с волоконным световодом, куда была понапихана всякая нежная оптика и детали для электрофизиологической установки, которые мы не решились сдавать в багаж. Ящик всегда привлекал внимание при контроле на входе в самолет, но мы ж не виноваты, что все приличное оборудование тогда делали на военных заводах и паковали в стандартную тару. Кстати, очень прочный и надежный ящик был…

В компании Геннадия Алексеевича Бузникова, нашего завлаба, когда он был в хорошем настроении, а перед экспедицией он всегда был в хорошем, скучно не бывало, но где-то часа через четыре сидения захотелось жрать и пить. Потащились со своими бебехами в аэропорт, но ресторан и всякие закусочные были уже закрыты. В единственном торгующем ларьке мы купили единственную жидкость, потенциально способную утолить жажду – трехлитровую банку с березовым соком. Воспетый в песнях национальный напиток оказался проторновато-сладкой водичкой, а, главное, после того, как банку открыли, с ней было ужасно неудобно бегать по ложным вызовам на посадку, а то, что в хабаровском аэропорту могут с этим делом обмануть, мы как люди опытные не сомневались.

Во Владивосток улетели через сутки, прихватив на всякий случай остатки березового сока, а вдруг бы в самолете попить не дали?!