Осенью 68-го наш  курс вывезли в деревню Ланьшино «на картошку», хотя на самом деле  – это были свекла, турнепс и морковка. На молодом азарте выполняли нормы – по 25 мешков за смену, а рядом, не спеша трудились колхозные мужички, которым заработанные нами деньги и записывали. В итоге мы за месяц заработали кто рупь-пятьдесят, кто – трояк…

Раз в несколько дней нас развлекали – привозили кинопередвижку. Аппарат был один, и когда меняли бобины с частями фильмов, включали свет. В тот раз это был «Мужчина и женщина» Клода Лелюша с очаровательной Анук Эмме и мужественным Жан-Луи Тринтиньяном. Фильм – эпохальный, в нем была первая постельная сцена, которая, наконец, дошла до советского кинозрителя.

Вот в самой середине этой сцены и закончилась очередная часть, и включили свет. Народ сидел в некотором напряжении. И тут со своего места встал комиссар нашей картошки, более известный тем, что мог прийти к любому костру, вокруг которого гуляли студенты, и выжрать всю водку. Встал он и громко объявил: – Завтра – смена постельного белья!

Мой дядя Миша Зильберман попал в плен к немцам. Обмундирование и документы на нем сгорели, поэтому при первичной сортировке его как еврея не убили сразу, хотя вместе с ним в плен попали люди, которые его знали лично, но не выдали.

Ему относительно повезло, потому что он попал не в лагерь уничтожения, а в обычный лагерь военнопленных в Северной Франции, где их просто морили голодом и заставляли работать. И его товарищи по плену два года загораживали его от немцев, когда их гоняли в баню.

После Победы американцы очень зазывали его, способного инженера, к себе, обещали хорошую работу… но дядя Миша хотел вернуться к своей семье, еще не зная, что все убиты. В 46-м он, наконец, репатриировался, и его сходу загнали в колымские лагеря. На десять лет…

Когда единственный раз мы с ним говорили об этом, он на мой вопрос ответил, что в наших лагерях было страшнее. Он вдруг произнес непонятную мне фразу: - Вылетай без последнего! И объяснил, что любимым развлечением охранников было ночью вломиться в барак и подать эту команду. Зэки должны были «на скорость» вылететь из барака на 50-ти градусный мороз. Последнего вертухаи забивали насмерть.

Несокрушимого здоровья дяди хватило, однако, и на это, и на то, чтобы после освобождения успешно работать, эмигрировать в начале 70-х в Израиль, а спустя несколько лет – перебраться в Америку.

Американцы, в конце концов, добились-таки своего!

Году в 93-м, когда совсем степлело, мы поменяли резину на нашем стареньком «Жигуле», отрегулировали сход-развал и поехали купаться на пруды у Белой Дачи. Я успел вывернуть на Кольцевую и только перестроился в четвертый ряд, как почувствовал что-то неладное – какая-то дрожь в машине, успел убрать ногу с газа, и услышал с заднего сидения визг Машки: - Папа! Колесо! И тут же увидел, как, опережая нас, вдаль укатывается наше заднее левое колесо. Машину дернуло в сторону, я вцепился в руль, зажал тормоз, и, сумев почти не потерять курса, остановился.

Вышел из машины и увидел аккуратную 20-метровую прорезь, сделанную дороге барабаном заднего колеса. Хорошо, что я не успел выбраться в крайний ряд и набрать сотню – мы бы, скорее всего от бетонного разделителя не ушли. Кругом со свистом проносились машины, нисколько перед нами не притормаживая, и первое, что я сделал, это проорал своим женщинам, чтобы не смели высовываться, бросил перед нашей кормой аварийный знак и запаску. Потом пошел за колесом, которое укатилось метров за 200… Все болты были в колпаке, и у всех на концах была сожрана резьба – вероятно, когда нам меняли резину и регулировали сход-развал, позабыли их затянуть.

Что делать дальше, у меня не было абсолютно никакого представления – ни мобил, ни службы эвакуации тогда еще не было. И тут началось то, что я до сих пор не могу рассматривать иначе, как чудо. На обочине напротив нашей тачки затормозил КАМАЗ, и из кабины вылез лейтенант ГАИ. Он взмахнул палочкой и остановил поток, потом перевел моих девиц на обочину, подошел ко мне, взглянул в глаза, и они ему не понравились. Поэтому он сам залез в кабину и включил сигнал аварийной остановки, который забыл включить я.

Следующим номером лейтенанта была остановка еще одного КАМАЗА и приказ его экипажу помочь оттолкать нашу тачку на обочину. Явно не рассчитывая на мою рассудочную деятельность, он сказал, чтобы я снял по болту с остальных колес и «потихонечку доедете…» Потом он убедился, что моя физиономия приобретает более или менее нормальное выражение, и я попадаю болтами в дырки, и добавил:  - Ну, ничего, еще успеете искупаться!

Он так и не спросил у меня ни прав, ни документов на машину… Солнце светило из-за его спины, сияя вокруг фуражки, и если бы лейтенант взмахнул погонами и вознесся в небеса, я бы нисколько не удивился…

Спасибо…