Блог

Мы с Ромой Маевым, сотрудником Купавны, сидели в аквариальной Витязя, где я выцыганил рабочее место, и трепались – у меня был часовой просвет в опыте. И вдруг из-за окна раздался заполошный крик мальчишки: - Мама! Янка с ореха упала!

По детскому плачу всегда можно почувствовать – страшно, больно или ужасно. Хуже всего, когда вообще не плачут… Тут крик был такой, что мы с Ромой мгновенно сорвались с табуретов и вылетели в окно.

Через дорогу от аквариалки стоял здоровенный орех, метров в 6 высотой, а под ним лежала Янка – дочь научников из Новосибирска, которые в экспедицию притащили с собой обоих своих детей – 12-летнюю дочь и 9-летнего сына, это он кричал... На крик сбегались все окрестные биологи, кто-то побежал искать врача, а пока мы просто старались не напортить – положили девочку на щит и, поскольку моросило, перетащили в аквариалку через открытое пошире окно моей комнаты. Потом прибежал врач, но что он мог голыми руками… Куда он ни прикасался, девчонка вскрикивала, но я приметил, что правую руку она «бережет» - все время держит в принужденном положении, хотя сознание спутано. Отодрали от ящика доску и наложили шину, как положено, через два сустава, но ясно было, что это – только цветочки, и надо срочно везти в больницу. Беда была в том, что по чудовищной военно-автомобильной дороге № 2 до Порта Зарубино было 16 км, а до райбольницы в Славянке – все 60. К тому же единственной автомашиной на ходу на станции в тот момент был бензовоз, куда человека положить просто некуда…

Выручил случай – в Витязь за пресной водой зашел пограничный сторожевик, и директор базы добежал полтора километра до пирса, уговорил кэпа связаться со штабом отряда, а там разрешили СК сбегать в Славянку. Теперь задача была в том, чтобы доставить девочку на корабль. Единственное, что нашлось – это строительные носилки, на которые уложили щит с девочкой, впряглись и потопали вокруг бухты. Из-за краешка щита торчало всего сантиметров 10 ручки, и тащить было ужасно неудобно. Все, однако, терпели и остановились передохнуть всего раз. Да, это только считается – 12-летняя девочка, а ростом – чуть пониже меня и со вполне развитой фигурой акселератки. Ума только – как раз по возрасту, надо же было на этот чертов орех полезть!

На пирсе уже помогли матросы, потащили было в кают-компанию, но носилки со щитом туда не прошли, и их оставили на юте, только укрыли Янку одеялами. Мы сошли на пирс, а СК сразу же отдал швартовы и полным ходом двинул к выходу из бухты.

Через два часа командир сторожевика связался по радиотелефону с Витязем и сообщил, что девочку передали «Скорой помощи», которую они еще с перехода вызвали в порт Славянки. Уже потом за оставленными вещами на базу приезжала ее мама, рассказала, что нашли и трещину черепа, и переломы руки (не ошибся я!) и ребер... Остаток экспедиции она провела у постели дочки.

Все ж таки нельзя – одной кормой на два стула, либо работа, либо детей пасти…

В конце 80-х, когда еще только пошли разговоры, что, может быть, Владивосток откроют, Коля Латышев с горечью заметил, что стоит только этому случиться, и все дальневосточные шлюхи и мазурики в два счета окажутся в городе… Так оно, примерно, и получилось впоследствии, но сначала перемены выглядели благотворно – стали выдавать разрешения на въезд во Владивосток и даже на остров Попова иностранцам. Первым в 90-м году оказался поляк, совершивший классическое путешествие «Od morza do morza», ради показавшейся нам тогда фантастической идеи создания в Приморье международных курортов. Вряд ли что-то из этого вышло путное, но пил он с нами наравне и здорово играл блиц в шахматы. Правда, в немедленно учиненном международном турнире я его грохнул, сожрав в цейтноте подставленного ферзя… Следующей пташкой стала израильская биологиня, о визите которой было известно заранее – она прибыла по официальному академическому каналу. В предвидении ее появления на базе «Старк» вырыли новую выгребную яму, построили соответствующий скворечник из свежих досок, повесили на него замок, и не пускали туда никого, пока заморская гостья не покинула базу.

Потом мы не раз добрым словом поминали государство Израиль – кабы не этот визит, фиг бы мы новый сортир получили, а старый был, мягко говоря, наполнен под обрез... (Эта тема, наверное, не случайно, возникает раз за разом – вероятно, именно в сортирах у нас в наибольшей степени проявляется разруха в головах…)

Экспедиция 90-го года запомнилась как неудачная не из-за голода – фактически не удалось получить путных результатов. У меня, правда, появилась мысль, как обойти возникшие трудности, но это предполагало приобретение нового меченного препарата, а времена были такие, что на ассигнования рассчитывать было трудно. Тем не менее, путем всяких оргмероприятий требующийся изотоп удалось заказать, а в начале лета из Шереметьевской грузовой таможни пришло уведомление о том, что изотоп поступил к ним. Времена перехода от социализма к капитализму характеризовались тем, что люди в массовом порядке стали делать то, о чем не имели ни малейшего представления. Вот я, к примеру, занимался растаможкой поступающих в Институт препаратов. Как я теперь понимаю, только чудом мне удавалось добиваться на мои таможенные декларации штампика «Выпуск» и утаскивать посылки в Институт. Поначалу еще ситуация упрощалась потому, что мы ставили в декларации один код, обозначающий «Химические реактивы», а потом стали требовать конкретизации, и я часами сидел с таможенниками, указывая коды примерно по такому принципу: дезоксирибонуклеиновая кислота – ставим код «Органические кислоты», этилендиаминтетраацетат натрия – пишем код «Соли натрия».

В моем случае все было сложнее – изотоп! Под ввоз изотопов требуется офигенная куча всяких хитроумных бумаг из самых разных мест, которых у меня, естественно не было. А я попросил показать мне условия хранения, ведь там обязательно нужен холодильник! Меня успокоили – конечно, холодильник, там же в сопроводительных указано, и все же пустили меня в хранилище. Я ужаснулся – в Москве стояла жара, и в их «холодильнике» вместо забортных 27 градусов было градусов 14 – 15. К вечеру изотоп можно было уже спокойно выливать – пользы от него уже никакой не было бы. В полном отчаянии я метнулся к таможенной инспектрисе – молодой и довольно доброжелательной женщине – обещая все, что угодно, чтобы мне только отдали изотоп на ответственное хранение. Как-то я ее пронял, но она сказала, что вопрос может решить только начальник смены, а у него обед, и он будет через час.

Протоптавшись под дверью, я, наконец, прорвался в кабинет, где сидел молодой парень c большой таможенной звездочкой, обрисовал ситуацию, побожился, что притащу им все нужные бумаги через три дня и, наконец, ляпнул: - Слушай, у меня 20 долларов, больше в доме все равно нет – возьми! Я этого изотопа три года ждал, у меня экспедиция пропадет!

Не надо думать, что я был таким уж законченным идиотом – потеревшись в Шереметьево, я уже понимал систему – ввозим четыре КАМАЗа с чем-нибудь – один идет в откат… Так что я больше на жалость бил и прикидывался убогим, каковым, собственно, и являлся, но при этом и говорил совершенную правду по существу.

Таможенник посмотрел на меня с жалостью, слова про 20 долларов пропустил мимо ушей и написал-таки на заявлении «Разрешить выпуск на ответственное хранение».

Данное взамен за изотоп обещание состояло в том, чтобы за три дня предоставить в Московскую грузовую таможню «Шереметьево» разрешение на использование изотопа в работе из, как мне сказали таможенники, Минздрава. Однако, в Георгиевском переулке в минздравовской приемной на меня посмотрели, как на инопланетянина, и, сдерживая слезы, объяснили, что эти разрешения уже полтора года выдает Госатомнадзор.

Надо было тащится куда-то на Солянку, а у меня – мениск… Дополз, а там быстро выяснил, что для получения разрешения нужно представить четыре документа – главное, договор на вывоз отходов. Метнулся в Институт, а там оказалось, что нашим изотопным блоком уже года четыре никто не занимался, и все документы давно устарели, хотя работы продолжались. Конечно, оказалось, что договор на вывоз отходов истек года два назад и перезаключить его за два дня было совершенно невозможно. Пришлось пойти на фабрикацию – взять старый договор и в «особых условиях» впечатать, что договор автоматически продлевается на два годы, если стороны не предупредили о его расторжении. Потом договор отксерили, чтобы вписанный текст не так отличался от старого, и с этим «документом» я, исполненный нехороших предчувствий, потащился в Госатомнадзор. Чиновник, с которым я договорился о встрече и объяснил причины пожара, взял бумаги, с большим сарказмом поглядел на мое бюрократическое творчество и выдал-таки справку для таможни. Потом доверительно посоветовал передать в дирекцию Института, что такое легкомыслие они долго терпеть не будут.

На следующий день на хромой ноге я отправился в Шереметьево. Долго дозванивался до инспектрисы, которой должен был отдать документ, когда дозвонился – понял, что она напрочь забыла об этой истории и долго искала мою расписку. Потом появилась на проходной и с удивлением, но и безразличием выслушала информацию о том, что они меня послали совсем не в ту степь. Думаю, они и дальше продолжали требовать разрешения из Минздрава.

Ладно, главное, что изотоп я из их лап вырвал, а потом мое предположение оправдалось, и с его помощью я сделал то, что не удалось в прошлой экспедиции.

Я отправлялся в свою крайнюю экспедицию на остров Попова в сентябре 91-го. После смертельно тяжкой экспедиции 90-го, когда я чуть от голода не околел, я тащил с собой все, что можно – бинокуляр, торсионные весы, курево, кофе, тушенку. Весь груз потянул на 73 килограмма. Передвигаться с такой нагрузкой при собственном весе в 59 с половиной можно, но недалеко и недолго. Однако пока можно было об этом не думать – на регистрации я сдал в багаж два здоровенных рюкзака, которые притащил туда на спине и на пузе, и остался с двумя сумками – одна с весами и бинокуляром, а другая, холодильник, с реактивами и лабораторными стеклом. Вообще-то я, как всегда нарушал – в сумке-холодильнике в уголку ехал пузырек с изотопом. Грех невелик – препарат был помечен тритием, а активность у него мизерная и полностью экранируется контейнером.

Я поставил сумки на стол для досмотра, а сам обернулся, чтобы попрощаться с провожавшей меня Танькой, но тут меня жестко взяли за плечо: - Гражданин! Что у вас в сумке?!

Я обернулся к досмотрщице и сцапавшему меня милиционеру, глянул на экран монитора и сам на мгновение оторопел – в сумке-холодильнике явно лежала патронная лента от крупнокалиберного пулемета! Потом сознание ко мне вернулось, и морок исчез – так своеобразно на экране отобразились донышки 200 сцинтилляционных флаконов для изотопного счетчика, которые были на Дальнем Востоке дефицитом, и меня предупредили, что их надо тащить с собой…

Раз я все ж таки взял в экспедицию жену и сына, ему, правда, уже было 14. Мы летели прямым (уже прямым!) рейсом на Владик. Впереди нас ряд кресел тоже занимала семья: папа, мама и их белявый сынишка. Мы уже полюбовались на огни нефтяных приисков ханты-мансийского севера – летели днем, и все время в чистом небе, как вдруг перед нами возникло какое-то волнение, к креслам перед нами с причитаниями метнулась какая-то женщина. Я перегнулся через спинку кресла и увидел, что с соседкой что-то приключилось. Вылез в проход и попытался понять, в чем дело. Наша соседка, мать семейства, лежала на креслах без сознания с побледневшим лицом, зрачки асимметричные плюс характерная вегетативная реакция, не оставляющая сомнений в том, что это очень серьезное нарушение мозгового кровообращения. Что-то мы делали, массировали виски, дали кислород, и постепенно, минут через 10 больная стала приходить в сознание.

Тут меня за плечо потрогала стюардесса и прошептала: - Командир корабля просит Вас пройти в кабину пилотов.

В кабине я оказался впервые в жизни – тесно, до черта приборов, сидят два пилота. Командир, дядька за 50 спросил, что случилось и как я оцениваю ситуацию. Я ему честно сказал, кто я по профессии, а потом – что симптомы у больной грозные, но она пришла в сознание. Спросил, можно ли связаться с медиками на земле и получить консультацию. И вот тут выяснились вещи, о которых я не знал. Командир сказал, что примерно через час мы войдем в зону радиосвязи с Чокурдахом. Я-то думал, что самолеты, летящие на Россией, имеют постоянную радиосвязь… На вопрос, что там за больница и можно ли рассчитывать на квалифицированную помощь пилот скривился. Дальше еще через пару часов – Хабаровск. Решили пока посмотреть, как будет развиваться ситуация, но у меня сложилось впечатление, что, если бы я твердо сказал, что надо садиться, может быть, они бы даже меня и послушали…

Я вернулся в салон, а там больная уже вовсю вертела головой и ахала, когда ей рассказывали, что с ней случилось. Чуть позже разнесли кормежку, которую больная активно поглотила, а еще через полчаса стюардессы покатили по проходу тележку с какими-то товарами – тряпками и прочей ерундой. Вот тут больная выздоровела окончательно, стала перебирать шарфики и блузки, на лице появился нормальный румянец, глаза совершенно живые, речь активная. Ну, кто же знал, что ей надо давать вместо кислорода…

Когда благополучно приземлились во Владивостоке, наша больная самостоятельно и вполне бодро пошагала к зданию аэропорта, будто ничего и не было. Я, правда, сказал ее мужу, что выглядело все это, как инсульт, если бы не потрясающе быстрое и полное восстановление, но в любом случае врачам показаться надо...