Блог

В свой второй визит в Университетский Колледж Лондона я довольно быстро восстановил навык в работе на установке по измерению внутриклеточного уровня ионов кальция, обнаружил интересный феномен, разобрался, как обеспечить его воспроизводимость в экспериментальных условиях, а дальше уже оставалось только проявлять трудолюбие и усидчивость, каждый час запуская новый опыт и набирая статистику. Поскольку срок командировки был ограничен двумя месяцами, ясно, что количество возможных опытов было ограничено.

В один из таких рабочих дней, как раз в промежутке между запуском опыта и моментом 1-го деления зародыша (около часа), вдруг в коридоре раздался тягучий спотыкающийся звук школьного звонка – сработала пожарная сигнализация. Молодой коллега Мартин Уайлдинг объяснил, что по этому сигналу все должны покинуть здание и собраться на сборном пункте в полуквартале от Рокфеллер-билдинг. Ну, раз у них так заведено… Вышли, потоптались на сборном пункте, покурили, дождались лондонских файрменов. Пожарные проверили здание, убедились в том, что ничего не горит, отключили тревожный сигнал и уехали.

Через полчаса, я еще не успел закончить опыт, снова по всему Рокфеллер-билдинг понесся занудливый дребездеж. Собрались, вышли, далее – все по инструкции и с тем же результатом. Когда сигнализация сработала в третий раз, я уперся – хрен я побегу по вашей ложной тревоге, и попытался продолжать работать. Однако, минут через 10 мозг просто стал разламываться от занудливого непрерывного звона – он не резкий, а именно занудливый. Вышел. Когда сработала в четвертый раз – уже не сопротивлялся… В конце концов, выяснилось, что барахлил датчик в библиотеке. Но надежность сигнальной системы я оценил.

Большой друг нашей семьи военный метеоролог майор Марк Рубинштейн долго оставался под знаменами и демобилизовался только в начале 60-х, а потом трудился в Центральном Институте Прогнозов, в просторечии – в ЦЫПе. Майор Рубинштейн отличался непробиваемым спокойствием и малой подвижностью, причем практически никакие обстоятельства даже в беспокойной армейской жизни не могли вывести его из себя. Он всегда выходил на службу с запасом, у него всегда все было готово, а потому спешить не было и необходимости, так что его неторопливость вошла в легенду местного гарнизона где-то под Читой.

Проруха, однако, случается и на старуху. Память не сохранила, что именно произошло, но после вызова в штаб полка по какому-то абсолютно срочному поводу майор Рубинштейн вынужден был поспешить и во дворе дома, где жили офицеры, перейти на рысь…

Стоявшая в это время у окна жена одного из офицеров смертельно побледнела и еле выговорила, обращаясь к своему мужу: - Витя! Война! Рубинштейн побежал!

На случай ядерной войны все советские учреждения имели планы ГО и регулярно проводили учения. До нас, в частности, было доведено, что в «особый период» мы направляемся в эвакуацию Пущино, а пущинские, в свою очередь, куда-то еще подальше. В институтском бомбоубежище висела выполненная цветными карандашами схема параллельных маршрутов эвакуации через Подольск, Михнево… Почему-то подразумевалось, что противник все это даст спокойно выполнить… На случай внезапного нападения проводились учения по отсидке в подвале, где у каждой лаборатории был закрепленный за ней отсек. Это было, конечно, полной фигней, потому что «бомбоубежище» было обычным подвалом и послужить могло, в случае чего, только братской могилой. То ли дело на биофаке, где бомбоубежища имели собственные, изолированные от здания, опоры, противоударные и противоатомные двери, вентиляционные и фильтрационные установки… Впрочем, все это годилось тоже только для той же цели, что и институтский аналог.

В тот раз нам с Дальнего Востока привезли морских ежей, использовать которых можно было, максимум 10 дней, а начальству одновременно моча ударила в голову провести очередные учения ГО (в школе это полуофициально называлось соответственно – Гроб). Нам было абсолютно не до идиотских игр в войну, поэтому мы заперлись в лаборатории, а когда начальство стало ломиться к нам, мы им прокричали, что тут все условно убиты и просят не беспокоить.

В 84-м нас выселили из коммуналки в Боброве переулке и дали на четверых трехкомнатную квартиру в Гольяново. После сосуществования с соседом-алкоголиком и соседом-сифилитиком мы оказались в раю – простор, своя ванная, свой гальюн, своя кухня… Единственная потеря, с которой было сопряжено все это счастье – отсутствие телефона, который нам поставили года через четыре. Телефон-автомат стоял у угла нашего дома всего  метрах в двадцати от нашего подъезда. Вот с этим и связана эта история…

Машке, когда мы переехали, был всего годик, и зимой она простудилась. Ночью поднялась температура, она просто горела, дышала сипло… Натянув на себя, что подвернулось под руку, я слетел вниз к автомату и стал звонить в «Скорую». Дозвонился сразу, объяснил, что у девочки полутора лет температура 38,6, трудно дышит. Операторша скорой сказала: - Вышлем врача. Ваш адрес и телефон…

Я назвал наш адрес, объяснил, как проехать, а телефона, сказал, у нас нет, я звоню из автомата рядом с подъездом…

Здесь оператор меня прервала: - Раз так – ваш вызов ложный! И брякнула трубку.

Я уже заледенел – автомат стоял рядом с краем дома, и там образовалось что-то вроде аэродинамической трубы. Диск автомата чуть не оторвал, пока набирал 03 снова.

На Скорой отозвались быстро.

- Мне только что сказали, что мой вызов ложный, потому что у меня нет телефона и я звоню из автомата. У моей дочки высокая температура, и если вы, сволочи, через 20 минут не пришлете врача, я приду к вам на станцию и передавлю всю вашу смену пальцами.

Врач, нормальный мужик, приехал, просидел с Машкой до утра, пока у нее не упала температура. А операторша – сука, вычислила: раз у человека нет телефона, значит не особая птица, можно и послать…

В результате сложных договоренностей в нашу свежеобразованную в 77-м лабораторию включили и кандидата биологических наук С. Подозреваю, что шеф пошел на это, чтобы заполучить к нам ее лаборантку Люсю, толковую и компанейскую. Сама С. непокобелимая большевичка была известна в институте тем, что в 48-м находилась на посту парторга тогдашнего Института морфологии животных, когда душили генетику, а потом и по «непавловской» физиологии прошлись, и принимала во всем этом живейшее участие.

Как-то раз шеф и наш старший научный сотрудник Неля вызвали меня в коридор и устроили серьезную головомойку. Оказывается, дело было в том, что я за лабораторным чаем брякнул в присутствии С., что Фидель Кастро – обычный бандит, никакой идеологии у него не было, а наши его просто подобрали, когда он с американцами поссорился. С. все сказанное зафиксировала и собралась с доносом на меня в дирекцию, но как дисциплинированный работник сначала настучала завлабу. Не знаю, какими словами ГенСеич и Неля, оба – члены партии, ее отпрукали, но остановить сумели, а потом взяли в работу меня и потребовали, чтобы в присутствии С. я ОБЯЗАТЕЛЬНО думал, что несу. Я тогда был в Институте никто – прикомандированный, и вылетел бы после такого доноса мелкой пташкой с волчьим билетом…

Много лет спустя, когда началась «перестройка», в Институте стали собирать деньги то ли на монумент жертвам репрессий, то ли на работу «Мемориала». Когда я увидел, что С. стоит в очереди первой со своей трешкой, меня чуть не вырвало…