Блог

По крайней мере до четвертого класса, в 150-й школе порядки были смахивающими на армейские. В класс входить на перемене не разрешалось, а после звонка надо было построиться по рядам (как сидели за партами), и такими колоннами, одна за другой, входить.

Когда мы оказывались внутри, все должны были стоять рядом с партами, пока не войдет учительница и не разрешит садиться. Как правило, когда Валентина Алексеевна вставала рядом со своим столом, уже две-три девочки стояли с поднятой рукой: - А Тарнопольский (или любая другая фамилия мальчика, но Тарнопольский – чаще) меня толкнул! Несколько следующих минут посвящалось полевому судопроизводству и исполнению наказания (в угол), но безумно длинного урока это не укорачивало…

В первый класс я поступил в 57-м. В классе, где училось 50 человек по списку, было несколько ветеранов – двое ребят остались в 1-м классе на второй год, а один пацан – на третий! Вплоть до 7-го класса включительно каждый год мы теряли кого-то из одноклассников, кто с парой двоек в году оставался на повторное обучение.

Потом идеология изменилась, и тройки стали ставить за то, за что раньше могли и «единицу» влепить. Впоследствии я слышал немало жалистных рассказов от своих тещи и тестя, которым на их постах завучей приходилось нормировать двойки («текущие», а не в полугодии!), распределяя их поштучно между учителями, которые чуть не до драки доходили в борьбе за право хотя бы одному оболтусу поставить то, что он по правде заслужил.

После идиллического существования в классе «Б» 150-й школы в моей карьере наступил период странствий. Мы получили первую в истории нашей семьи отдельную квартиру на Хорошевке, я недели три пытался сопротивляться жизненным обстоятельствам – продолжал ездить на двух троллейбусах в родной класс, но потом притомился и сдался.

Новых школ в районе не хватало, и год я проездил за два квартала в 100-ю, а осенью 61-го открыли новую, 108-ю школу недалеко от дома. Это была полноценная десятилетка, в отличие от большинства окружающих школ, в которых было только по 8 классов. В параллелях было по 3 – 5 классов, все они были переполнены, потому что в нашем 75-м квартале Верхних Мневников строительство продолжалось вовсю.

Осенью 62-го построили еще одну восьмилетку в 76-м квартале, и пошли разговоры, что из нашего дома всех должны перевести туда. Мне, конечно, не хотелось уходить из неплохой школы, в которой уже успел прижиться, к тому же, ясно было, что потом в нее же придется и возвращаться, поскольку я твердо рассчитывал получить полное среднее. Был и еще один фактор – наша семья сидела на чемоданах, ожидая отцовской командировки в Болгарию, куда планировалось отправиться всей семьей, а, следовательно, мне предстояла еще одна школа. Слава богу, завуч Ольда Павловна, которая меня основательно жучила, но и, по-моему, любила, сказала, что постарается меня уберечь от перевода – ей, к тому же, не хотелось терять отличника, которые у нее были по счету.

Вроде бы тема засохла – кого положено перевели, а я полулегально продолжал ходить в свой класс, но вместо того, чтобы затаиться на время, вел себя естественно, то есть, как мальчишка. Часть стены напротив нашего класса была сложена из стеклянных кубиков, и мы вдруг затеяли соревнование – кто в прыжке дотянется до более высокого кубика. Вот в полете к четвертому кубику и заловил меня директор, уже упоминавшийся в «Бредах» Алексей Николаич Грюк. Видно, он помнил, что меня должны были перевести в другую школу, потому что, не успел я и приземлиться, как услышал: - Ты исключен! Пусть родители приходят за документами.

Домой я пришел, мягко говоря, расстроенным. Мама тоже огорчилась, но не сдалась и, поговорив с завучем, отправилась в РОНО, где нашла какую-то инспектрису и расписала мою печальную историю, особенно напирая на то, что мне вскорости все равно предстоит переход в новую школу (надо признать, что это случилось в аккурат, когда я 6-й класс закончил). Инспектриса на уговоры совсем уж было поддалась, стала выписывать какую-то бумагу насчет «в порядке исключения не исключать…», но тут вдруг спросила: - А как он учится?

Тут мама, думая, что это поможет делу, стала расписывать, какой я отличник… Однако, эффект это возымело противоположный – инспектриса ахнула: - Ну, как же! В новую школу так важно перевести побольше хороших учеников!

И маме пришлось начинать все с начала. Ну, убеждать она умела…

В 8-м классе мы писали изложение по «Муму». Повесть я ненавидел, но написал все, что положено – память у меня была хорошая. Через день литературщица и завуч Ольда Павловна стала раздавать работы с оценками, но в тот раз она, против обыкновения, ознакомила нас с перлами, которые ей попались в работе одной нашей девочки. Изложение по Тургеневу открывалось фразой: «Герасима взяли из колхоза»…

Класс заржал. (Может быть, и зря - вряд ли кто-то из нас тогда осознавал, насколько, в сущности, непринципиальной была разница между крепостным и колхозником.)

Но, оказывается, это был еще не конец: описание завершающей драматической сцены начиналось со слов:

- «Герасим взял вязанку кирпичей»…

Выпускные экзамены в 8-м классе знаменовали первый рубеж в нашей жизни – уже было известно, кого возьмут в 9-й, а кто отправится в ПТУ. Тем не менее, уже тогда плановая хозяйство или попросту туфта проникли в отчетность школ, и никаких оставлений на второй год быть не могло, а потому, хошь-нихошь, 100%-ную успеваемость надо было обеспечивать.

Экзамен по математике мы писали в рекреационном зале первого этажа всеми тремя классами разом. Почему-то первым в первом ряду посадили Мишку Астафьева – отличника из нашего класса, на первую парту по втором ряду – меня, а в третьем – Галку Троц из нашего же класса, тоже отличницу. Задачи были несложными, кроме арифметического примера, где в результате получалась очень корявая дробь, хотя в обычных школьных задачках все всегда хорошо «сокращалось» и служило признаком правильного решения. Меня родители, зная мое разгильдяйство, очень накручивали перед экзаменом, чтобы не спешил, все делал внимательно и обязательно проверил решение. Мне и самому не хотелось испакостить экзамен по математике, которую я любил, так что я проявил несвойственную мне тщательность и все делал очень аккуратно. Однако, уже через полчаса химичка, которая ходила между рядами, склонилась ко мне и спросила шепотом: - Ну, ты уже решил?

- Да, но я сейчас проверю решение… - Перестань! Все у тебя правильно, давай-ка перепиши решение на чистый лист!

Ну, раз мне говорят, что не надо, так я, конечно, тем более проверю! Второй раз перестать выпендриваться мне велела уже наша классная. Ладно, получив двойное подтверждение того, что у меня все правильно, я быстренько воспроизвел решение на отдельном листке, и у меня его тут же конфисковали. Листочек ушел в качестве эталонного назад по всему варианту. Освободившись от общественной нагрузки, я как раз успел заметить, как такой же листочек забирают у Мишки слева от меня и как дожидаются, когда такой листочек допишет Галка справа…

В итоге три класса сдали три группы абсолютно идентичных работ, но оценки у всех были разные – от трех до пяти. По совокупности предшествующих заслуг.

Летом 65-го мы сдали выпускные за 8-й класс и, в последний раз вместе, отправились отмечать окончание неполной средней школы. Вообще-то, соплякам это было не положено, но мы, действительно, расставались со многими одноклассниками, да и хотелось, как большим, погулять ночь в центре Москвы.

Вместе с нашей классной мы на 20-м троллейбусе доехали до центра, и в толпе подваливающих со всех сторон таких же 15-летних двинули на Красную площадь.

Я в первый раз оказался в этом месте ночью, что само по себе производило впечатление, а тут еще мы, буквально едва миновав Исторический музей, поняли, что вся площадь в дымину пьяна. Нам это поначалу нисколько не испортило настроения, и мы, хотя и были совершенно трезвы, тоже принялись резвиться. Как-то веселье оборвалось, когда мы увидели на ступенях Мавзолея со стороны Исторического убитого – парень выглядел постарше нас. Рядом валялась разбитая бутылка, видимо, послужившая орудием. Часовые на посту № 1 стояли, как и всегда, не шелохнувшись.

Наша классная собрала нас в кучку и повела с площади, но тут нас ждал еще один сюрприз – перед Спасскими воротами лежал еще один убитый – у него из спины торчала наборная из цветного плексигласа рукоять ножа. Метрах в двадцати от него в воротах стояла охрана, но никто к убитому не подходил. Лидия Николаевна решила, что, пожалуй, нам хватит впечатлений, и скомандовала «Все по домам!» Лично мне тоже что-то там оставаться уже не хотелось. Когда мы проходили мимо Исторического, там накапливались солдаты, а офицер рявкнул на нас, чтобы мы проваливали побыстрее, если не хотим оказаться в мясорубке. Ребята, которые задержались на площади, рассказывали потом, что часа в три ночи солдаты и милиция двинулись очищать площадь, и попавшихся под руку не особо щадили, даром, что мелкие…

Домой на Хорошевку мы пешком дотопали часам к пяти утра.

В печати, естественно, о событиях этой ночи не было сказано ни слова, но от учителей мы узнали, что все классные руководители, которые отпустили своих ребят на Красную площадь без себя, права на классное руководство лишились и получили, как минимум, по строгачу. В Гороно директорам школ и завучам показывали фотографии, которые милиция делала в Александровском саду. Времена были целомудренные, откровенности в описаниях ждать не приходилось, но, если коротко – говорили, что чистая порнография… Количество убитых по разным данным составило от 3 до 8, количество порезанных бритвами перевалило через 50. Говорили, что все это было спровоцировано каким-то конфликтом москвичей с орехово-зуевскими.

Так или иначе, но свободные прогулки выпускников по Красной площади на этом прекратились надолго. Через два года, когда мы закончили 10-й класс, нас привезли в центр на речном трамвайчике, под конвоем провели по совершенно пустой Красной площади к Мавзолею, девочки положили цветы, и быстрым шагом вернули обратно на кораблик – наверное, по графику кто-то следующий должен был подвалить, а создавать скопления не допускалось…

В 9-м классе нас впервые повели на овощебазу. Мы с удовольствием восприняли этот законный прогул, оделись соответственно и собрались где-то в районе 3-го Хорошевского проезда. Через проходную мы проникли на территорию – от ворот между складами шел заасфальтированный проезд с улицу шириной. Прямо по курсу вдалеке поперек проезда протянулся огромный плакат «Вперед – к победе коммунизма!».

Ну, мы и пошли вперед. Когда до цели оставалось совсем немного, нам скомандовали свернуть направо, а там, в проходе между складами, мы чуть ли не по пояс оказались в какой-то вонючей грязи, которую, помнится, нам и велели выгребать. Нам тогда еще хватило вольнодумства хохмить, что «ну, вот, всегда так, небольшой правый уклон – и по уши в дерьме!»

Подошло время выпускных экзаменов. Шутки шутками, но сдать надо было все на отлично, максимум с одной четверкой, тогда светила медаль, неважно, серебряная или золотая, та и другая давали существенное преимущество при поступлении в вуз – если сдаешь экзамен по профилирующей дисциплине на отлично – сразу поступил.

Сочинение предстояло писать 1-го июня, а 30-го мая, что-то стало познабливать, да еще какие-то прыщи на морде появились. К утру температура перевалила за 39, а прыщи превратились в отчаянно чешущиеся болячки, пришел врач и поставил диагноз - ветрянка. Вот тут-то мы и вспомнили, что вроде бы только что ветрянкой болела девочка из нашего класса, а я, переболевший в детстве всеми мыслимыми инфекционными болезнями, ветрянку как-то пропустил, а теперь вот надо отдуваться…

На экзамен 1-го я не пошел – температура была за 40, а пятнистой физиономией можно было пугать или развлекать – в зависимости от восприятия зрителя. Мама сбегала в школу, и завуч с директором ей сказали, что без экзаменов получить медаль будет сложно, и чтобы я скорее выздоравливал – английский у меня примут на дому, сочинение напишу позже, но к 9-му, к математике, я должен быть в строю.

4-го, в свой день рождения, я еще валялся в отключке - под 40, но вечером слегка полегчало, я даже рюмку выпил за собственное здоровье. А на следующий день к нам домой пришла экзаменационная комиссия – принимать английский. Меня приодели, но экзаменаторы на меня старались лишнее не смотреть – обильно выкрашенная зеленкой физиономия была чересчур живописна. Свою пятерку я заработал честно, но после экзамена проспал часа два – несколько дней ничего не ел, отощал и обессилел.

На математику я уже явился в школу, легко написал работу и… получил «четверку» - после всех этих приключений в определении комплексного числа, которое и писать-то было не обязательно, вместо «действительная часть» написал «целая». Впрочем, когда серебряная медаль помогла поступить на биофак с одного экзамена, огорчение от этого прошло почти совсем.

А у заразившегося от меня ветрянкой младшего брата, которому тогда было 6 лет, все клинические проявления свелись к паре болячек на ноге – если бы не искали специально, так, может быть, и не заметили бы…