Блог

Отпадение определений

В моем детстве было много вкусных вещей: твердая колбаса за 52 рубля, клюква в сахаре, красная икра в плоских жестяных банках, как те, в которых продавали монпансье… Да, еще была вобла, которая доставалась очень редко. Меня совершенно поразила бабушка, которая рассказала, что до революции это была пища бедняков. Как я им завидовал!

Конечно, так было в Москве, в других местах можно было только рассказывать зачарованным слушателям сказы и былины об этих чудесных неземных продуктах… Постепенно все это изобилие стало осыпаться. Самым резким сломом системы была зима с 63-го на 64-й год – тогда объявили о добавлении в хлеб добавок – гороха, кукурузы… Мука исчезла из продажи – по одному килограмму на нос выдавали в ЖЭКах на майские и октябрьские праздники. Мама ставила меня в этот бесконечный хвост, где я стоял часами. С мукой через пару лет ситуация исправилась, а вот с остальным… Какое-то время еще существовали такие тонкие отличия как сыры разных сортов – голландский, российский, вонючий латвийский… Вот за российским-то сыром мама и отправила меня как-то, году в 78-м, в магазин на углу Кирова и Тургеневской площади. Дело обычное – сходил, принес 200 граммов, отдал маме – она что-то из него готовила… Не успел раздеться, мама выскочила в прихожую с претензией: - Ты что принес? И показывает какой-то осклизлый кусок чего-то явно непищевого… Я расстроился – как же так меня обули, и где!

Я живо дотопал до магазина с намерением восстановить справедливость, но прежде чем я что-то успел сказать, увидел на витрине то, что лежало под этикеткой «Сыр российский» - та самая склизкая бесформенная мерзость… С этого момента для меня начался процесс постепенного отпадения от слов «сыр» и «колбаса» определений… на долгие годы, когда вдруг эти продукты к нам вернулись (видимо, из эмиграции) и снова стали обретать индивидуальные особенности.

Хлеб наш насушенный…

В одну из воинских частей, дислоцировавшихся в 70-е на полуострове Гамова в 90 километрах от Владивостока, зимой хлеб завозили раз в месяц. Первые три дня бойцы ели свежий, а остаток месяца – сухари, нарубленные из стремительно черствеющих казенных буханок.

Врешь, не возьмешь!

В конце 80-х кормовая база советского человека как вида сократилась до предела. Сотрудник нашего института оказался в командировке в Казани и вдруг в продовольственном магазине на центральной улице наткнулся на давно забытое изобилие – буженина, колбасы – разлетелся в кассу, а там от него потребовали талоны, о которых мы еще не слыхали, он попробовал объяснить, что приезжий из Москвы, тогда его, вообще, чуть не побили… Когда я приехал в экспедицию в 90-м во владивостокском магазине «Океан» на Светланской прилавки еще были застелены банками селедки-иваси, а когда возвращался домой – уже идиотскими пластмассовыми игрушками… А ведь в 70-е я там еще чавычу и копченую пристипому покупал как деликатесы для дома!

Народ не сдавался – помню, как дамы в нашей лаборатории делились рецептом изготовления сыра из молока, получаемого «за вредность производства». Наши с Таней отцы научились делать вино из черноплодки, поскольку очереди за алкоголем уже вошли анекдот: - Остановка «Винный магазин»! Следующая остановка – «Конец очереди в винный магазин»! Я специализировался на разведении казенного спирта водопроводной водой и разными вкусовыми добавками. Тогда же в целях экономии жена научилась стричь меня, а я, о ужас, – ее…

Харьков – город масляный

Осенью 91-го стало просто нечего жрать, а у нас и сын – растущий организм, и дочке только 8 исполнилось. И тут моя тетя из Харькова позвонила маме с какими-то очередными поздравлениями, а из разговора выяснилось, что на тамошнем рынке давно исчезнувшие в Москве сливочное и подсолнечное масло, сало и мясо присутствуют и продаются по каким-то сказочно низким ценам. Мы с братом, у которого дочке было вовсе 3 года, а также приятель семьи живо собрались в поход – набрали денег в долг, взяли самые большие рюкзаки и погрузились в поезд до бывшей столицы сопредельного государства. В общем вагоне, набитом по третьи полки такими же, как мы хитроумцами, ходили какие-то мутные разговоры о том, что Украина уже вводит таможню на границе, что мазурики грабят в поездах мешочников и прочие страсти переходного периода.

В Харькове мы прямиком рванули на колхозный рынок, где нас уже ждали местные куркули, норовя определить москалей по говору и слупить вдвое. Я включил несвойственное мне в обычных торговых ситуациях нахальство, фрикативное «г» в произносе и не до конца забытую «украинску мову», а поскольку был сильно простужен, то меня сразу и не раскололи. Потом мы все же засветились, постоянно сбегаясь с братом и приятелем и лихорадочно перегружая друг другу в рюкзаки добытый харч. Торговаться стало труднее, а тут еще и никак не получалось выполнить одну из главных боевых задач, поставленных семейным командованием – любой ценой, в точном соответствии с Милном – Маршаком, «доставить масла на завтрак к их столу». Я нарезал круги по торговым рядам, но максимум, что удалось найти на разбомбленном москвичами рынке – это 200 последних грамм сливочного у какого-то деда. Время выходило, до закрытия рынка оставался час, когда я засек тетку, которая только что приехала с товаром, и первое же, что она выволокла на прилавок – это был кусище масла, как оказалось в 4 килограмма 200 грамм. Я сказал: - Беру все! А тетка, которая только что горевала, что задержалась и не успеет продать, от неожиданности забыла заломить цену, и я получил эту драгоценность почти даром.

Мы с братом приволокли домой три рюкзака – килограмм 60 продуктов, и потом нормировали эти белки и жирки до весны… Мы победили!

Viribus unitis!

В разгар бескормицы – в начале 90-х дирекция нашего Института проявила похвальную инициативность и гуманизм и распорядилась засадить несколько гектар на нашей биостанции в Кропотово картошкой для сотрудников. Летом за грядками ухаживал персонал станции, а осенью все живое в институте вступало в борьбу за урожай. Я, понятное дело, был непременным членом бригады грузчиков. За малочисленностью крепких мужиков в Институте с трейлером, загруженным 15 тонн картошки, мы справлялись за два с половиной – три часа втроем-вчетвером. Гонораром были три мешка картошки плюс обязательный мешок, который давали всем, включая институтских пенсионеров, которые уже и не работали у нас много лет.

Этой добычей надо было еще и распорядиться с умом и сберечь максимально долго. Я разжился у соседа набором листов толстой фанеры, разметил их и с помощью дрели, на которую была насажена циркульная пила, опилил, а потом свинтил листы шурупами. Получившийся полутораметровый сундук я обил изнутри старыми одеялами, пледами и поролоновыми ковриками, провел внутрь электропроводку с двумя лампочками и выволок изделие на балкон. В нем мы несколько лет подряд хранили институтскую картошку, иногда дотягивая ее до марта.

Вооруженный новым умением, из остатков фанеры я еще и родителям свинтил такой же ящик, он даже лучше получился…