Блог

Большой политИк

Году в 56-м моей маме привелось выполнить важное партийное задание. Мы жили в том же доме, где папа и работал – в Бюро прямоточного котлостроения. Мама еще не работала после туберкулеза и сидела дома со мной. И вот однажды в нашу комнату в рабочее время вдруг вместе с папой пришел парторг БПК и попросил маму как члена партии помочь в важном деле: в Бюро месяц стажировался китайский специалист, на днях он возвращается на Родину и хочет в знак благодарности за науку оставить в Бюро подарок – портрет Мао, вышитый мельчайшей гладью на шелке. Китайский товарищ хранил подарок в сложенном виде, и на нем образовались складки, а надо, чтобы вид был парадный, и вот парторганизация просит отгладить портрет с максимальной тщательностью, чтобы дипломатическое мероприятие прошло по высшему разряду…

Хорошо ему было просить – никакой ответственности, а мама вся изнервничалась, постоянно прыскала водой на портрет изо рта, чтобы, упаси бог, не подпалить при глажке… Потом портрет долго висел в красном уголке Бюро.

Родня – врозь, дитё – об угол

События на острове Даманском, что на Уссури, разразились зимой 68-го. По крайней мере, по нашей советской версии китайцы нарушили границу, зашли на остров, который наши считали своим, а наряд советских пограничников, который вышел им навстречу, перебили. В ответ с нашей стороны последовала войсковая операция в масштабах дивизии… Мы тогда учились на 1-м курсе Биофака, и вот как-то в середине дня прошел слушок, что у китайского посольства, прямо по соседству с нами, – то ли буза, то ли митинг, сопровождающийся необычными для тогдашней Москвы эксцессами.

После занятий я, вместо того, чтобы сесть на 187-й автобус в сторону Филевского парка прямо у Биофака, спустился на одну остановку вниз на Мичуринский проспект – поглядеть, что же там творится. Да, там, действительно, картинка была необычная: здоровенная толпа, по большей части молодых мужиков, орала в сторону посольского забора совершенно нецитируемые тексты, в толпе сновали персонажи с торбочками, из которых они желающим раздавали пузырьки с чернилами, которые тут же запускались в стену ближайших к ограде корпусов посольства. Кому не досталось чернил, кидались камнями. Не сказал бы, чтобы народ был сильно поддатый… Милиция присутствовала, но смотрела на эти проявления народного гнева вполне благодушно.

Все последующие годы учения, когда мы посещали прилепившуюся к посольству пивную, именовавшуюся в народе «Формозой», мы видели так и оставшиеся выбитыми стекла и чернильные кляксы на стенах посольского корпуса. Отношения с Китаем были такие, что серьезного смысла проводить ремонт не было – все могли привести в первобытное состояние буквально за вечер…

В позднейшие времена по новому разграничению Даманский отошел к Китаю, но, сказывают, еще до того над ним поработала наша артиллерия, и теперь его видно из-под воды только в сильную засуху…

Выгода от лени

Дипломатическая причина спора о принадлежности Даманского лежит в формулировке Пекинского договора 1860-го о разграничении. Как и было принято, в тексте граница была принята по китайскому берегу Уссури, но красная линия разграничения нанесена по наибольшим глубинам. Муравьев-Амурский, готовивший договор, очень хорошо понимал, что делает – в те времена главный фарватер Амура располагался к югу от цепи островов в течении реки, а на Уссури – к западу от островов, так что все острова отходили к России.

А потом русские, которым судоходство было необходимо для освоения края, регулярно чистили и углубляли фарватер на своей стороне реки, а китайцам это было ни к чему. И главный фарватер потихоньку переместился на российскую сторону, а поскольку на реках демаркацию границы никогда не проводили, Мао воспользовался установившейся после подписания Пекинского договора практикой проведения границ по главному фарватеру и заявил претензию на все острова в течении Амура и Уссури…

Привычка

Вьетнам еще до второй мировой бунтовал против французских колонизаторов. С началом войны возникло вооруженное сопротивление японским оккупантам, после войны вернулись французы и тут же получили полномасштабную освободительную войну, закончившуюся их разгромом при Дьенбьенфу в 54-м. Потом началась нескончаемая война Севера и Юга, в которую активно вмешались американцы и не в таком явном виде – СССР.

Совсем незадолго до Парижского соглашения в Пущино наши биологи выпивали с вьетнамцами. Кто-то из наших из самых лучших побуждений предложил тост за мир для многострадального народа Вьетнама. И услышал в ответ: Нет, не надо! Мы сражаемся за свободу, это наша историческая миссия…

Они, действительно, не успокоились – Вьетнам еще успел повоевать с Китаем, вторгался в Лаос и Камбоджу…

Пионеры демократизации

Насколько я знаю, самый первый митинг в Москве не в поддержку Анджелы Дэвис и не в знак протеста против израильской военщины, первый массовый самочинный митинг устроили мы – сотрудники Академии. Когда началось выдвижение кандидатов в депутаты «горбачевского» съезда Советов, выборы на который должны были проходить по вычурной смешанной системе – прямое голосование плюс квоты от общественных объединений, сразу же возникли и интриги. В результате келейного решения Президиума навыдвигали разных академических функционеров, да так, что сумели выпихнуть из списка очевидную кандидатуру Сахарова. Квота Академии была то ли 25, то ли 50 мест, и такая дискриминация была стремительно радикализующимися научниками воспринята как хамство. К академическому начальству собственно научные работники и так относились, мягко говоря, неодобрительно. Открыто бытовало мнение и произносилось вслух, в том числе и мной, что Президиуму Академии лучше всего жилось бы, если бы нас вообще не было – вот тут у них все планы с отчетами сходились бы тютелька в тютельку, и не было бы этих ненужных трат на эксперименты, экспедиции и реактивы. А еще была бы очень большая экономия фонда заработной платы, которую можно было бы заплатить себе в виде премии…

На собрании, на котором нам сообщили список выдвинутых от Академии, сразу же послышались недоуменные вопросы: - А где же Сахаров? Конец этого дня и следующий заняли перезвоны между институтами, а через день уже появилась информация о том, что готовится митинг протеста перед старым зданием Президиума на Ленинском. Тут же поползли слухи о том, что на митинг готовится нападение «памятников» и «черной сотни», поэтому всех мужиков, имеющих удостоверения народных дружинников одели в повязки и окружили ими колонну. Между прочим, по тогдашнему уголовному кодексу нападение на дружинника приравнивалось к нападению на милиционера, а санкции эта статья предусматривала вплоть до высшей меры.

Я боялся, что шума было до неба, а никто не придет. Нет, еще на дальних подступах к Президиуму стали попадаться группки наших, я приметил, что многие не поленились на стандартных листах ватмана, на которых мы обычно стендовые сообщения делали, подготовить плакаты, и позавидовал что мы сами не сообразили. Собралось в итоге несколько тысяч человек – вся заснеженная клумба перед Президиумом и часть проезда к Ленинскому проспекту были забита народом. Сначала речи представителей научников были достаточно корректны, но жестки – спрашивали, почему выдвижение было проведено келейно, без обсуждения в научных коллективах, почему такая очевидная фигура, как академик Сахаров, оказалась за бортом… Постепенно народ вошел во вкус: толпа стала скандировать требования, чтобы к нам вышел президент Академии, чтобы объяснились. На расправу из Президиума на копья выбросили популярного тогда юриста академика Кудрявцева, который попытался мягко и интеллигентно запудрить присутствующим мозги, но по мере того, как становилось ясно, что нас вежливо посылают, народ стал орать все громче, и академика забили. Градус ощутимо поднялся, и у меня возникло ощущение, что еще немного – и начнем бить стекла. Желание такое у меня, определенно, было…

Все-таки  - народ интеллигентный, обошлось, поорали и разошлись, но время было такое, что, как это теперь ни странно, начальство призадумалось. Все-таки впервые академические научные работники по собственному почину пришли к Президиуму и наговорили начальству кучу грубостей. Резонанс был вполне достойный – нас снимали все телекомпании, которые в то время обретались в Москве, и через несколько дней стало известно, что список от Академии пересмотрен, и Сахаров в него включен…

Краткая эпоха свободы

Трансляции со Съезда Советов шли впрямую. Мы в кабинете электрофизиологии просто поставили на стол «Шилялис», который купили для видеорегистрации, сидели и смотрели. Постепенно у нас в кабинете стало скапливаться столько народу, что даже в промежутках невозможно было ничего делать по работе. Остальные сотрудники сидели по лабораториям и слушали радиотрансляцию. В конце концов, дирекция перестала делать вид, что ничего не знает и не замечает, и поставила в конференц-зале на стол президиума телевизор из директорского кабинета – вот туда народ и откочевал в основной массе.

В первые дни я упивался зрелищем – пока коммунисты не сконсолидировались, на трибуну успели повылезать люди, которые понесли родимую власть по кочкам так, как можно было только мечтать. Однако замешательство красных продолжалось недолго, и вот они уже показали свою силу, давя любые новации при голосованиях, а потом начали обструкцию демократов. Когда это «агрессивно-послушно большинство» стало «захлопывать» выступление Сахарова, которому они в приличном обществе были бы не допущены пальто подать, меня просто крутило у экрана. Когда в кабинете не было дам, над телевизором повисало густое облако наших матюгов…

А потом, на следующей сессии Съезда, на занятия по английскому, которые мы организовали в институте, пришел Никита Григорьев и сказал, что ходят слухи, будто Сахаров умер. Занятие сорвалось, все побежали звонить по знакомым, узнавать… Все оказалось правдой.

Я предупредил ГенСеича, своего шефа, что прогуливаю – иду на похороны Сахарова. - Как знаете, - сказал шеф. Конец хвоста был где-то недалеко от нас на Ленинском, потом бесконечная масса народу свернула на Воробьевы Горы к Лужникам, и там на тренировочной площадке для автовождения, где собирались митинги тех времен, прошло прощание.

Речи, спотыкающаяся запись «Полонеза» Огинского, и ощущение потери…

Решение вопроса

На самом первом организационном собрании Демократической России в нашем районе собралось несколько десятков человек – никто, конечно, никого не знал – не было у нас подпольной организации, обзванивали тех, кто оставил номера своих телефонов на митингах. Перед нами выступил небезызвестный Осовцов – впоследствии депутат Думы, ознакомил нас с проектом Устава и организационной структуры партии. Меня структура с президиумом и политсоветом озадачила – демократическая партия с первого шага громоздит бюрократические структуры, которые непонятно, как будут взаимодействовать, и непонятно, за что отвечать. Вот я и задал вопросик – на кой черт это нужно.

И тут из рядов раздалось: - Да какие тут вопросы, что тянуть, мы спешим, у нас дела…

Поскольку политикой заниматься и бросать науку я не собирался, я решил, что с организацией, которая так начинает, мне, пожалуй, не по пути, и вступать в нее не стал… Танька моя проявила самостоятельность и потом бесплодно сражалась с руководством ДемВыбора, которое в упор не видело собственных рядовых членов, много лет – до окончательного развала организации и создания полицейски-дозволенного муляжа демократической партии, в которую входить побрезговала.

Не забыть перепутать

На первом курсе на истории партии у нас был выработан мнемонический прием для запоминания состава группы «Освобождение труда»: Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод. Надо было следить, чтобы не назвать их на экзамене в таком порядке, потому что преподы этот прием знали и не приветствовали.

***