Блог

Клеймо

Вернувшись с выпускного вечера в школе где-то на рассвете, я прилег поспать и часа через три вскочил, чтобы везти документы на Биофак. Вообще-то времени было в обрез – дней 10 до первого экзамена, который проводили в три дня, и не хотелось попасть в последний…

У входа на факультет висела таблица с числом мест и поданных на них заявлений, посчитал в уме, что на одно место уже больше пяти человек (потом подвалило и к 8). В вестибюле под Первой Малой были расставлены столы, а в гардеробе выдавали анкеты поступающих. Я в первый раз в жизни заполнял такой документище, там было все: и что я делал на оккупированной территории, и воинское звание, и полные имена-отчества-фамилии папы и мамы с местами их работы, и еще много всего. Я боялся испортить анкету и подглядывал к соседу по столу – парню явно постарше, правда, очень быстро перестал, когда увидел, что он в графе национальность написал: а ид. Этого парня я потом на курсе не видел.

Заполнив анкету, я отнес ее члену приемной комиссии, и мне выдали экзаменационный билет, а на нем толстым синим карандашом на лицевой стороне написали: «Серебряная медаль». Так что рассчитывать, что придираться не станут и поставят «отлично» на халяву, не приходилось – экзаменаторы были в курсе, что такой оценкой они сразу занимают студенческое место…

Не зря я спешил – я попал во второй день сдачи, когда экзаменаторы еще проявляли некоторое человеколюбие, а вот на третий день, когда выяснилось, что за два первых на 275 мест уже принято 120 медалистов, химера гуманизма была ими окончательно отброшена…

Чистилище

Через три или четыре дня, я, как и велели в Приемной комиссии, куда я сдал свой экзаменационный лист с «отлом» по биологии, явился на факультет, чтобы получить направление на медосмотр. Мимо меня с напряженными лицами сочились те кому предстояла математика – главное убоище биофаковских вступительных экзаменов. После того, как практически половина мест улетела на медалистов, конкурс подскочил чуть не до 16 человек на место, но, когда на математике получилось больше 700 двоек, упал обратно…

Тетенька из Приемной комиссии на мои слова, что-де интересно, какие задания на экзамене, принесла один из вариантов, и я, стоя у прилавка гардероба пару задач решил минут за десять. Это, конечно, не показатель – в том состоянии эйфории, в котором я находился, я мог бы и пару открытий в квантовой физике сделать… 

Потом я отправился в компании Пашки Королева, «Бяши» Орехова, «Цезаря» Чиркова и Володи Крайзмана на медосмотр. Измерил рост – 170, взвесился – 51 килограмм. Ветрянка и экзамены…

Главное, чтобы костюмчик сидел

На первом курсе нас распределили по специализациям по физкультуре. В моем случае это оказалась так называемая группа туризма во главе с Филатовым, который потом вел у нас на практике еще и ППП. Ничего особо туристического я из этих занятий не вынес, но и не страдал – мы все больше в футбол гоняли, пока тренеры с бутыльком расслаблялись неподалеку. Некоторым, однако, повезло больше, как они полагали. Юра Шенброт попал в группу самбо к тренеру Локалову, ну и ему, конечно, захотелось похвастаться новоприобретенным знанием. Мне он решил показать заднюю подножку перед ББА в перерыве лекции по беспозвоночным. Беда была в том, что Юра был нетверд в новом знании, а я знал, что в самбо положено бороться обязательно в захвате, и когда он рванул меня в сторону своей подножки, я вцепился в лацканы его пиджака и рванул в сторону своей. Никакого приема не получилось ни у него, ни у меня. Но по очкам я выиграл – с пиджака Шенброта веером брызнули пуговицы. Это не было бы трагедией, если бы следующая пара у него не была военкой, куда полагалось являться застегнутым на все пуговицы и при галстуке. 

Я вообще  ничем не рисковал – ходил в свитере, а на военку обязательный галстук, который у меня был пластмассовым, доставал из портфеля и на резиночке надевал под высокий ворот свитера, что само по себе было издевательством над требованиями военной кафедры. На некоторое мое разгильдяйство преподаватели военной кафедры смотрели сквозь пальцы, потому что я единственный во взводе умел делать «поворот на углу», и меня берегли для строевых смотров.

Прыжково-ботаническая подготовка

Нашу только что сформированную группу физиологов Герман Палыч Гапочка вел по полям, окружавшим Чашниковскую биостанцию – по цветочки. Поля через примерно равные промежутки были прорезаны мелиоративными канавами, потому что места там довольно болотистые, шириной такая канава была метра в два с половиной – три, и парни перепрыгивали их даже без особого разбега. Девочек, которые маленько не долетали, подхватывали за руки и втягивали на берег. Сам Герман Палыч взял препятствие без напряжения. Но вот одна из девочек, не самого спортивного вида и, скажем, достойных форм, разбежалась, взлетела… Дальше мы наблюдали явное нарушение законов баллистики: тело, выпущенное с ускорением под некоторым углом к горизонту, взлетело по подобающей параболе, а потом в высшей точке полета вдруг утратило всякую инерцию, по расчетам – немаленькую, и отвесно камнем ушло точно в середину канавы, увязнув там по колени. Трясинистый грунт содрогнулся и мне, например, ощутимо ударил в ноги. Гапочка, не удержавшись, прокомментировал: – Этот удар отметили все сейсмологические станции Европы!

Девочка разрыдалась от обиды и огорчения, мы-то, жестокосердые, заржали, а  Герман Палыч потом не знал, как извиниться и успокоить нежное создание…

Дифференцированный зачет по алкоголизму

Чашниковскую практику первого курса можно было считать Малым практикумом по алкоголизму – решались задачи первоначального обучения, потихоньку переходили от невинного сухонького к напиткам пожестче. Большой практикум начался в Звенигороде (а Очень Большой – на Белом море), закаленные годами учебы студенты осваивали специализацию – лабораторный спирт. Зачетные стрельбы состояли в том, чтобы одним духом выпить стакан (правда, закуска разрешалась), сдавали не все…

К своему удивлению, я это испытание проскочил относительно легко, а в ночь отвальной пошел на рекорд. Часов в 9 мы засели в палатке кафедральной компанией, и мужики для разгону хлопнули по стакану. Под приятную беседу и исполняемые дурными голосами песни из нашего обычного репертуара хмель сначала вырос, а потом стал спадать, и часов в 11 я принял второй стакан. Обалдел довольно сильно, однако (или благодаря этому) не успокоился на достигнутом и около часа ночи принял третий. С учетом массы тела (незначительной) я, определенно, заглотил смертельную дозу. На этом связные воспоминания прерываются, и дальше оказывается, что я в 4 часа ночи играю в бадминтон с другом Володей практически в полной темноте. А потом мимо нас пронеслась радостная толпа курсовых мужиков и проорала, что они идут купаться и чтобы мы тоже шли… Ну, мы, само собой, поддержали почин. Самое загадочное – это то, что вынырнуло ровно столько же, сколько нырнуло, потому что уровень алкоголя в крови я, конечно, не мерил, но органолептически определил, что состояние остальных не легче моего собственного.

За что боролись…

После летней сессии четвертого курса нас загребли на дежурство на вступительных. У меня толпа, собиравшаяся каждый год у Первой Малой, всегда вызывала содрогание при воспоминании, чего это стоило мне самому, так что пошел я на эту каторгу без энтузиазма. Нас поставили на вход – проверять экзаменационные билеты и пропускать детей на экзамен по биологии. Все шло так же, как тогда, когда сдавал я сам, только вот родителей у входа клубилось во много раз больше, они-то, собственно, всю толкучку и нервозность у входа и создавали. Мои собственные родители появились на биофаке единственный раз – посмотреть на мою фамилию в списке зачисленных и на дом, в котором их сын будет учиться следующие пять лет…

Солнце потихоньку стало припекать, и температура у входа стала расти в прямом и переносном смысле. Начались какие-то истерические вопли родителей, что мы – эсэсовцы, держим детей на солнцепеке. Красной нитью проходила антипараллельная тема о том, что детям надо в сортир, хотя по собственному опыту могу утверждать, что на жаре пИсать хочется меньше всего. Тем не менее, около полудня пришел кто-то из Приемной комиссии и сказал нам, что родители настучали в Московский Комсомолец, и оттуда грозятся прислать корреспондента, который опишет зверства биофаковской приемной комиссии. С этим, с позволения сказать, органом у Биофака сложились неприятные отношения – там уже тиснули статейку, как ребята с нашего курса бойкотировали студента Л. Я был не очень в курсе этой истории, но, безусловно, больше верил нашим ребятам, чем отчетливо неискреннему тону корреспондента.

Столами перегородили проходы в вестибюле под Первой Малой, и мы отступили на линию колонн. Насчет сортиров – это была брехня и глупость, за весь оставшийся экзаменационный день в сортир проводили двух девочек и одного мальчика… Но зато чадолюбивые родители сделали-таки своим деткам доброе дело – в вестибюле через полчаса стало нечем дышать, и уже абитуриенток, которым стало дурно, вытаскивали на улицу, на свежий воздух… Мы-то менялись, могли и покурить отойти, и закусить, а дети там промаялись кто три часа, а кто – и больше…

По-моему, именно после того случая в экзаменационную пору на дверях Биофака стали появляться плакаты: «Дорогие абитуриенты! Пожалуйста, не приводите с собой родителей!»