Блог

Резистанс

Все мое детство было связано с постоянными поездками в Киев к деду и бабке. Как выяснилось, мама, вообще планировала меня там рожать, но я, видимо, предвидя свои напряженные отношения с этим городом в будущем, воспользовался матчем ЦДКА-Зенит и родился на две недели раньше срока, сорвав, таким образом, зловещий план.

Меня туда посылали потому, что летом меня некуда было девать, а бабка с дедом еще и норовили заняться откормом неприлично худющего по киевским меркам внука. Однажды это уже чуть не кончилось трагически, но надо знать несгибаемый характер моей бабки… Со временем, однако, ей пришлось убедиться, что внучек у нее кое-что унаследовал – я мог часами сидеть за столом, сжав зубы и не давая всунуть ложку с какой-нибудь очередной молочной гадостью. Бабушка категорически была полна решимости меня накормить, а я – категорически не желал всего этого жрать. То, что я тратил на эту борьбу энергии больше, чем все-таки поступало в организм с пищей - однозначно, как выражается один персонаж, который, по дикости нашей, до сих пор считается политиком, а не злостным хулиганом.

Апогей борьбы пришелся на молочный суп с шелковицей – более мерзкого на вкус вещества я потом не встречал даже в самых дальних экспедициях при полной бескормице… Мне уже было шесть лет, и в этот раз я оказал сопротивление пулеметчика, прикованного к пулемету. Мне давили на сознательность, объясняя, как это полезно, как расстроятся мои папа (?!) и мама, узнав о моем некооперативном поведении, и почему я все это должен… А я,  сунув одну ложку в рот, просто физиологически осатанел. Меня соблазняли походом на Владимирскую горку (почему-то считалось, что это может скомпенсировать моральные потери от рвотных судорог), меня шантажировали тем, что, если я не съем этот суп, то не встречусь  любимой теткой Юлькой[1]… (Это она только считалась теткой, а я ее, скорее, числил старшей сестрой – она была на старше меня на 14 лет, а моего отца, сестрой которого, на самом деле, была, младше на 15…) В общем, ко мне применяли все мыслимые кнуты и пряники, но я продержался над тарелкой четыре с половиной часа (мне показалось, что больше, но потом я услышал, как другая моя киевская тетя рассказывала еще одной нашей родственнице про мой Резистанс и упомянула именно этот срок, а я запомнил).

Измотанного, но не сдавшегося, меня все-таки отконвоировали на эту траханную горку, которая, определенно, не стоила перенесенных страданий, и сдали Юльке с рук на руки. Как-то она меня успокоила, помнится, рассказом о всемирном тяготении и силе трения  - она тогда уже училась в Стали и Сплавах. Тяготение меня успокоило, потому что я осознал, что мы никуда не упадем с круглого земного шара, что у меня, вообще-то, вызывало тогда некоторые опасения, а вот сила трения мне не очень понравилась как снижающая КПД, но Юлька мне объяснила, что иначе мы все не смогли бы ходить и попадали бы.

Тогда я задумался над несовершенством и противоречивостью жизни и мироустройства.

Проклятое место

Эту историю середины-конца 50-х я с трудом излагаю, потому что не все в ней понимал, когда о ней услышал. Киевляне, в том числе мои бабушка и дедушка обсуждали это с соседями и друзьями шепотом, а официально, как тогда и подобало, не было сказано ни слова. В Киеве случилось что-то вроде селя – после ливней поток воды и грязи обрушился на стоявшую в овраге психбольницу, забив ее чуть не под потолок. Было много погибших. Говорили, что больница стояла рядом с Бабьим Яром и что место проклятое – нельзя там было строить.

В Бабьем Яре очень долго вообще не было никакого памятника, потом поставили, ни словом не упомянув в надписи, кто же там лежит – по скульптуре можно было только кое о чем догадываться…

Два вопроса

После большого перерыва летом 69-го года я снова оказался в Киеве – уже студентом МГУ, только что перешедшим на 3-й курс. Меня встречал и сопровождал по уже полузабытому с детства городу троюродный брат Виталик – киевлянин, моложе меня на 4 года. Надо было посетить несколько мест, в том числе сделать несколько протокольных визитов родственникам, иначе маму съела бы бабушка, которая за этим следила весьма строго.

Помотались мы с Виталиком по Киеву изрядно, болтая на ходу о том, о сем, но два вопроса Виталик задавал раз за разом: - Куда ты бежишь? И почему ты так тихо говоришь?

Топография города

Киев не уберегся от обезображивания монументальным искусством брежневской поры и огреб  толстую бабищу с мечом, символизирующую Родину-мать. Киевские остряки районы, расположенные за этим сооружением, называли: «Правое Зажопье» и «Левое Зажопье».

Не цветочки

Когда после Чернобыля по телевидению на свой страх и риск выступил замминистра здравоохранения Украины и объяснил реальную ситуацию, киевляне, которых только что прогуляли под радиоактивным облаком на первомайскую демонстрацию, перестали слушать успокоительное «бла-бла» начальства и ломанулись спасать детей. Моя тетка, вывозившая внучку – дочку поминавшегося выше Виталика, потом говорила нам, что творившееся в те дни на вокзале Киева, как две капли воды, было похоже на август – начало сентября 41-го. Им удалось прорваться в поезд, и наутро они уже были у нас. На работе от коллег я слышал, что их менее удачливые киевские родственники добирались до Москвы «на собаках» - пяти или шести последовательных электричках. Потом Алена, дочка Виталика, провела у нас все лето и начало осени, до тех пор, пока не начались дожди, несколько прибившие радиоактивную пыль, а потом и следующее лето.

У нас в Институте молодых неостепененных военнообязанных сотрудников с медицинскими и химическими военно-учетными специальностями мобилизовали в патрули радиационного контроля на въездах в Москву. Никита Григорьев и Серега Клейменов потом рассказывали, что от воздушных фильтров двух проверенных ими грузовиков из-под Брянска фонило так, что счетчик зашкалил… Машины отогнали на площадку для обработки, фильтры выкинули, а остальное мыли-мыли…

Мы с Никитой, когда только услышали первые сообщения, согласились, что погибшие при взрыве и первоначальном тушении – это еще даже не цветочки…

Окончательный диагноз

Года через четыре после чернобыльской катастрофы умер мой старший дядя, все эти годы живший в Киеве. Ему было уже за 80, но он был исключительно здоровым и скрупулезно заботившимся о своем здоровье отставным полковником. И вот у такого человека диагностировали ураганную форму рака, которой в таком возрасте вообще не бывает. Это конфиденциально стало известно моей тетушке, киевскому доктору меднаук, от прозекторов. В заключительном диагнозе, тем не менее, стояло: «острая сердечная недостаточность».

Спустя какое-то время там же умерла младшая тетя. Она-то еще давным-давно перенесла успешную онкологическую операцию, и никто бы особенно не удивился, если бы именно эта болезнь ее и унесла. Так оно и было, но и в этом случае в патанатомическом эпикризе причина смерти была указана кардиологическая. Следующим был ее муж, мой младший дядя, старый заслуженный сердечник, так что у него заключительный диагноз был кардиологическим совершенно объяснимо, только вот умер он от онкологического заболевания...

Статистика медицинских причин смертности населения Украины, которую публиковали все эти годы, стоит того дерьма, которое ее писало…  

***