Все началось еще до моего физического рождения – папа, болельщик «Спартака», однако ж вот потащился сам да еще деда прихватил и маму на ЦДКА – Зенит. Впрочем, тогда на ЦДКА ходили все. И вот, 3 июня 1950 года за 15 минут до конца матча дед матушку с Северной трибуны «Динамо» повел в роддом – я, видать, болельщиком был уже тогда и, наверное, сильно размахивал руками и топал ногами. Отцу на Север билетов не хватило, он в компании таких же отпетых болельщиков-инженерюг отрывался на демократичном Востоке и узнал о волнующем событии только после матча. Родился я уже 4-го ночью.

Досмотреть тот матч мне не дали, и жгучий интерес остался на всю жизнь. Матч тот закончился 0:0, ходит легенда, что питерский кипер Леонид Иванов творил в тот день чудеса, и армейские форварды даже ему букет цветов подарили. А ведь ЦДКА тогда был намного сильнее и в Питере задрал зенитчиков 8:0.

Вот так началась моя карьера болельщика ЦДСА – когда я пришел в сознание, клуб уже назывался так и, судя по моему первому матчу, легкой она быть не обещала. Мы только поднимались после трагедии 52-го[1] – доигрывали немногие, кто ее пережил – Петров, Башашкин. Нам сочувствовали, вспоминая ту команду лейтенантов,  закатывали глаза, вздыхали: - Федотов! Бобров! Гринин! Никаноров! Нырков!

Почему, собственно, я за ЦДСА стал болеть? Ведь за «Спартак» болел отец, которого я любил и люблю, хотя его нет уже на свете, кругом – отцовские друзья, в основном – спартаковские. Однако, видел я папу нечасто – жизнь состояла из его командировок длиной в месяц, перемежающихся неделей, а то и несколькими днями побывки, так что был я в этом отношении безнадзорен. И, видно, хотелось сопляку в чем-то настоять на своем. Было это нелегко и из-за авторитета отца, и из-за того, что «Спартак» был в 50-е годы силен, а мы, хоть и держались где-то в районе третьего места, но до них не дотягивали. Так что по итогам сезонов отец торжествовал.

А, с другой стороны, жизнь была буквально пропитана воспоминаниями о недавней, тогда еще совсем недавней, войне. В Петровском парке, напротив нашего дома, оставались воронки от немецких бомб, там стояли зенитки. Дом «Военторга» на Ленинградке и здание Глазной больницы на Горького еще были раскрашены противовоздушным камуфляжем – деревьями, их замазали только в начале 60-х. Кругом было полно военных – и Академия Жуковского (у нас прямо за забором – их музкоманда, мы с ними дружили, особенно с их воспитанниками - пацанами) и еще куча всяких подразделений, а за Ленинградкой - на Ходынском поле вообще было их царство. Там и мама (выпускница ЛВГМИ)[2] потом работала  в Главном аэро-метеорологическом центре ВВС, а я ходил к ней в столовую мимо автоматчика в тулупе. И дядья, и многие друзья родителей были офицерами, и воспитан я был в сознании, что самой своей жизнью обязан победе Красной Армии. Наверное, это все в сумме. И, конечно, обстоятельства рождения – прямо с матча ЦДСА…

Пока был совсем маленький и не разбирался – еще болел за «Торпедо», думая, что команда называется «Торпеда», и это – команда военных моряков.

Потом, конечно, все связанное с другими видами спорта покрывалось армейцами безоговорочно - никто не имел такого набора мощнейших команд. Главный конкурент – «Динамо» тужилось, кое-где кое-когда кое-что урывало, но это были эпизоды, которые так и воспринимались – ну, порадуйтесь, убогие! Баскетбол Алачачяна, Зубкова и Травина, волейбол – Чеснокова, Мондзалевского и Буробина, ватерпол – Гойхмана, Прокопова! Мы даже эстафету по Садовому кольцу выигрывали чаще всех. А главное, хоккеи - русский, в котором был лучший вратарь Мельников, лучший хав Панин, лучший форвард – Осинцев и канадский – где имена армейцев звучали, как молитва, список личного состава небесных сфер.

Они были вне сравнения с другими, надо признать – стоящими игроками, даже вне обсуждения. Бобров – Бабич – Шувалов – это, конечно, были боги – всеведущие и всемогущие. Когда в Москве в 57-м проиграли шведам – это был шок. Да, в последних играх Бобров и Бабич не играли из-за травм, но не мог я поверить, что кто-то, вообще, может быть лучше наших, я же был нормальный советский ребенок с комплексом превосходства и мессианства, всосанным с молоком матери и В-кефиром. Так этот Тумба-Юханссон и остался где-то сбоку от внутренней модели мира.

И все же футбол был главнее всего - он пронизывал мою жизнь с утра до вечера. А как иначе, если, основанное самим Рамзиным[3]еще в тюряге БПК[4] располагалось на Нарышкинской аллее в Петровском парке в бывшей вилле Рябушинского «Черный лебедь» – по прямой от «Динамо» метров триста. Там же в доме и в бараке во дворе жил с десяток семей сотрудников. В нашей 8-ми метровой комнатухе (бывшей комнате горничной) с пятиметровым потолком и огромным венецианским окном было не просто слышно стадион – каждый его вздох. Я с мелкого возраста различал по звуку – когда забили гол, а когда – мимо. Однажды мы играли с Паровозами, так я счет 5:1 в нашу[5] пользу точно по реву посчитал.

Я все время либо видел футбол, либо слышал его, либо сам играл. Мальчишки во дворе были старше меня и, как только я чуток подрос, стали меня брать вратарем. Иногда в обед или после работы наши отцы и другие мужики из БПК выходили погонять мячик вместе с нами.

Играли мы на «заднем дворе», куда выходила пристроенная к вилле каменная терраса, а под ней грот. Из грота под дом вел лаз. Ребята говорили, что это подземный ход, который ведет к кладу, спрятанному Рябушинским, когда тот убегал из России. Все мы пробовали туда протиснуться, но даже при наших мелких размерах уползти дальше, чем метра на два не удавалось – дыра становилась совсем тесной и темной, а фонарики еще были большой редкостью. До сих пор интересно – где же этот лаз кончался.

В том, что дом содержит тайну, мы не сомневались - «Бронзовую птицу» Рыбакова мы уже читали. А тут еще году в 56-м вдруг приехали из Америки какие-то внучатые Рябушинские. Тогда это было двойной сенсацией: во-первых, из самой Америки, в которой живут буржуи, а во-вторых, на совсем новенькой экзотической тогда «Волге». Про выпуск этой машины и «Чайки» сообщили одновременно, но мы еще не видели ни той, ни другой. Американские Рябушинские обошли виллу, а потом попросили показать им барельеф лебедя в вестибюле. Я этот барельеф помнил, но к тому времени его заставили какими-то канцелярскими шкафами. Институтские мужики поднапряглись, растащили их, и визитеры простояли перед барельефом  минут десять. Мы, пацаны, были уверены, что этот барельеф как-то связан с легендарным кладом, и пытались подсмотреть, что они будут с ним делать.

На футбол я тогда ходил, конечно же, с отцом. В БПК собралась веселая компания молодых инженеров - выпускников МЭИ военных лет. Они собирались компанией на все важнейшие матчи – когда, конечно, возвращались в Москву из командировок на электростанции. Я ехал на плечах у отца, а если он уставал – пересаживался на плечи его ближайшего друга с замечательной фамилией Директор. Шли по Нарышкинской, на углу которой была пивная[6], игравшая важную роль на обратном пути – туда многие сворачивали. Отцу приходилось топать домой - он тащил меня, но несколько раз мы это почтенное заведение посетили. Потом, уже студентом и, когда работать стал, бывал я там и самостоятельно… Прожила пивная долго, но новых времен не перенесла – снесли ее уже в 90-е – сейчас там какая-то плешь и что-то вроде часовни. Рушатся святые места!

Даже не знаю, что тогда доставляло больше удовольствия – футбол, от которого я, само собой, приходил в восторг сильней, чем от мороженого, или то, что приехал папа. Во всяком случае, ощущение того, что футбол – это праздник, осталось на всю жизнь.

            А стадион «Динамо», тогда он был серого цвета, в дни матчей – это было что-то необыкновенное! Сколько ни стараюсь, не могу вспомнить в 50-е ни одного матча, на котором было бы меньше 40 тысяч болельщиков. Вокруг стадиона змеей извивались кордоны солдат дивизии Дзержинского, они мне ужасно нравились, как все военные в то время, а от полевых радиостанций за спиной у некоторых бойцов я вообще был в полном восхищении (я же не знал тогда, что они – МВД, форма на них была общевойсковая). Конная милиция приезжала на матчи целым эскадроном, а не на этих вшивых четырех кобылах, как нынче. В дни особенно важных игр перекрывали Ленинградское шоссе[7]. Метро тогда работало только на выход. Как-то мы ехали на матч не из дому, а от дедушки и бабушки с Козихинского переулка в битком забитом поезде, и я видел, как ребята карабкались вверх между эскалаторами, цепляясь за фонари.

На трибунах, хотя у отца и его друзей всегда были билеты, сидели по трое на двух местах, по четверо на трех, потому что безбилетных всегда хватало.

 Команды, выбегали из тоннеля и выстраивались не перед трибунами, а по линии центрального круга и на полном серьезе кричали «Физкульт-привет!». Гостям вручали букеты цветов, которые они, подбежав к трибунам, запускали зрителям. Потом эта традиция угасла, а однажды, уже в 69-м, вдруг капитан приехавшего в Москву «Пахтакора» появился на поле с огромным букетом желтых цветов и вручил его Пшеничникову, который только что из Ташкента перешел к нам, а я случайно уже знал, что желтый – цвет измены. Но мы их вздули, несмотря ни на какие букеты.

Мне ужасно нравилось, как на «Динамо» показывают счет. На башнях Запада и Востока на больших белых кругах значились большие черные цифры, а когда забивали гол, круг переворачивался и на той стороне оказывалась другая цифра. Никак я взять в толк не мог, как тот, кто в башне, узнает, что пора переворачивать круг. А потом однажды, когда народу было не так много, как обычно, и на круглых трибунах были прорехи в рядах болельщиков, после гола я увидел, как какой-то человек опрометью бросился к башне, открыл дверь сбоку, и тогда круг перевернулся. Секрет был разгадан!

Да, и ворота футбольные тогда были другие – не белые, как сейчас, а полосатые – черно-белые, как пограничные столбы. Белые ворота в первый раз увидел только на открытии Лужников.

За пять минут до конца обязательно звучал гонг. Отец мне рассказывал, что как-то раз Бобров после гонга успел две штуки заколотить, и я долго надеялся на магический эффект этого звука – сигнала к последнему штурму.

Уходили тоже не вразброд, как нынче, а строились в центральном круге и кричали на прощание «Физкульт-ура!»

Я еще успел застать время, когда офсайд судился по трем игрокам, а потом вдруг увидел, как забивают гол, принимая перед двумя, заорал «вне игры!», а папа мне сказал, что изменилось правило… Долго не мог привыкнуть, так же долго какое-то неудобство в глазах было от Пушкина на правой от центра стороне Тверской. Родители потом говорили, что я был слишком мал, чтобы помнить, но у меня же ясно стоит перед глазами памятник в начале Твербуля, потом рельсы поперек площади, а потом Пушкин там, где он сейчас…

…Прямые плечи, толпы эполет

ремаркой времени лежат на старых фото,

У девушек - кудлатый перманент,

И Пушкин самого себя напротив…

И еще одно воспоминание, связанное с «Динамо». Как-то, уж не помню по какому поводу, пошли мы всей семьей в ресторан динамовский. Какие-то мужики сильно поношенного вида таскали в ресторан с улицы ящики с вином. Отец остановился вдруг и присмотрелся к ним, а когда сели за стол, сказал: «А знаешь, кто это? Это ведь Сергей Соловьев и Сергей Ильин!»

Эти фамилии я уже знал – великих в прошлом динамовцев. Потом Сергея Ильина все же клуб поддержал – он у них числился тренером, на матче прощания Яшина он в перерыве выдал такое соло, что до сих пор помню, как вчера[8]. А Соловьев скоро умер – то ли от алкоголизма, то ли от туберкулеза. А может от того и другого вместе, как тогда многие умирали. Демин Владимир, наш левый край – вот так же.

Следующая