Само ЦСКА!

Полугодовая командировка отца  в Болгарию, куда он взял с собой всю семью, начиналась впечатляюще – Унгены, смена колесных тележек на европейскую колею, последний пограничник, первое в жизни пересечение границы СССР. Потом Бухарест, Дунай, снова граница в Русе, София. Первый в жизни люксовый номер в «Балкантуристе», блюдо с «мешоне» - необыкновенно вкусным мясом. А потом – маленький поселок Гълъбово – по-русски Голубево – в южной Болгарии, где на электростанции «Марица – Изток» отец налаживал седьмой и восьмой блоки. В Болгарии было плохо с электричеством – через день отключали свет в целых районах, и когда один из отцовских блоков пустили, разом по всей стране отменили все ограничения.

Советская колония жила по своим, довольно специфическим законам, в которые наша семья встраивалась с большим трудом. В первый же день мать вызвали на собрание женщин, где руководитель колонии объяснял им, что вот жена инженера такого-то в закрытом распределителе[1] для советских дала болгарскому продавцу по физиономии куском непонравившегося ей мяса, а делать этого не следовало. Мать вернулась в слезах.

В колонии царил дух экономии, а, проще сказать – скупердяйства – люди целеустремленно копили на всю оставшуюся жизнь. Поэтому-то, когда меня засекли в магазине, покупающим шоколадные конфеты, нас зачислили в расточители, а когда мы стали звать гостей и дружить с болгарами – в местные сумасшедшие. Мне это, впрочем, не сильно мешало жить – я наслаждался приключением, успел съездить в Советский пионерлагерь под Варной, сходил там на футбольчик – местное «Черно Море» с кем-то играло. Уровень был ощутимо ниже нашего, хотя сборная болгарская в слабеньких не числилась. Несмотря на гористый рельеф, в каждой деревне были футбольные поля, и местные команды играли в областных первенствах. В Гълъбово тоже была своя команда, местные своих игроков обожали, я тоже дружил с их нападающим – парнем лет 16-ти, Методи Ивановым, он мечтал о высшей лиге, его даже просматривала армейская команда из Пловдива – «Ботев»[2]. Мы, советские пацаны, играли на тамошнем футбольном поле и обманывали местных, крича друг другу «направо», и местные устремлялись в центр – «направо» по-болгарски – «прямо».

Вообще, в болгарском огромное количество русских омонимов – слов звучащих похоже или одинаково, но имеющих совершенно другое значение. Поэтому, когда мы приехали, нам быстренько внедрили список русских слов, которые в приличном болгарском обществе нельзя произносить никак – «курить», «курица», «спичка» и т.д. Однажды уже в Софии мы с одноклассником разговаривали в сладкарнице[3], как обычно мешая русские и болгарские фразы, и я по неосторожности сказал русское слово, переводящееся на болгарский как «женское молоко». Пришлось долго убегать от разгневанного дядьки, который счел, что такому сопляку не по чину рассуждать о подобных вещах.

Я учился в Советской школе, а жил в интернате на бульваре Христо Смирненски. Поваром был у нас дядя Володя, про которого рассказывали, что он кашеварил еще в штабе Врангеля (он был из тех эмигрантов, кому дали советское гражданство после войны). Интернат наш стоял всего в километре от стадиона «Васил Левски», куда мы похаживали – после начала матча можно было залезть на вал, заменявший одну из трибун, и никто не гнал.

Вот там, в Софии, я увидел, что такое настоящее болельщицкое противостояние. В стране жили две совершенно несовместимых и ненавидящих друг друга по-южному орды – болельщики «Левски» и ЦДНА. «Левски» – это тамошние мусора, а ЦДНА – Центральный Дом Народной Армии, наши братья, стало быть. Весь город был исписан  лозунгами «Само ЦДНА!» или «Само Левски». На улице мужики вполне серьезно могли пристать с вопросом, за кого болеешь. Я отвечал гордо: - Само ЦСКА! (это они потом под нас тоже название переменили, а тогда – отличались) Рты от удивления раскрывались, но я их закрывал фразой: - Аз съм от Советския Союз!

В составе всей советской колонии был я отведен и на матч нашей олимпийской с болгарами. Билеты нам купили централизованно. Смешно сказать, но посещение мероприятий в посольстве и Советском клубе (кино по воскресеньям) было обязательно. Я как-то уперся – не хотел какую-то дуболомскую картину смотреть и не пошел, так мне, семикласснику, потом директор Советской школы мозги вправляла – чтоб от коллектива не отрывался!

Но на футбол-то я шел без всякого поводка. Игра была довольно тупая - многовато киевлян в составе, сказывалось, наверное... Серебрянников забил гол со штрафного, пушка у него была страшенная.

*          *          *

Когда мы вернулись домой, оказалось, что в моем классе школы боление среди парней, как раз расцвело пышным цветом. Знали всех игроков, включая дублеров, на уроках, не требующих напряжения мозговой мышцы, играли на столах в настольный футбол, который изобрел я, или настольный хоккей, который изобрел кто-то из ребят. Одно время учителя на всяких историях и географиях недоумевали – почему мальчики каждый раз сидят по-новому – а у нас был круговой турнир. Между прочим, полгода физкультуру нам преподавал Василий Иванов – бывший вратарь ЦСКА, пришедший к нам из «Спартака». Он учился в институте, а к нам попал на педпрактику. Нормальный мужик, но в футбол с нами поиграть не успел – зима была.

Вот тогда и я сам, и родители (с некоторым трудом) решили, что вполне могу прогуливаться на дальние расстояния.

Один из первых самостоятельных выходов был на русский хоккей «Динамо» – СКА (Свердловск). Играли на Малом поле, я отправился туда в совершенной уверенности, что билет добуду легко. Куда там! У кассы стояла огромная «борода» из болельщиков, причем вывеска гласила, что билетов нет. Но вечная надежда держала там этих несчастных – ходили слухи о какой-то мифической «брони». Что-то мне подсказало, что тут ловить нечего, и с толпой безбилетных я отправился на поиски дыры в заборе. Их там было немало, я их знал, но менты их знали тоже - у каждой щели между прутьями забора, в которое протискивалась моя голова, торчал патрульный. Но, кто ищет, тот найдет. У самого забора со стороны поля стояла какая-то кладовка, и через секунду я, вскарабкавшись по прутьям, в компании еще десятка орлов устроился на этом насесте. Менты, естественно, тут же заорали, чтобы мы немедленно мотали оттуда к нехорошей матери. Но допрыгнуть до нас не могли. Согласитесь, это специфический кайф – с трехметровой высоты наблюдать беснующихся ментов, которые ничего с тобой не могут сделать. Они нас стращали, что вот сейчас они обойдут сзади, и настанет нам карачун. Ну, это еще обойти надо! Правда, с особо наглыми индивидами они все ж таки боролись – попытки спрыгнуть с крыши и под шумок пролезть поближе к полю пресекались – этих менты не ленились выводить со стадиона, а на нас как-то притерпелись смотреть, как на неизбежное зло. Типичная лиса и виноград.

Про ментов я забыл довольно быстро – такая была игра! Тогда Свердловск еще не растерял свое звездное поколение, половина которого потом в это самое «Динамо» и переползла – на поле были и Атаманычев, и Дураков, и Измоденов. Ну, они динамикам и всыпали, даром, что поле чужое. В начале второго тайма, когда у меня замерзло все – сидел на корточках, заледенел, почти уже не мог этого терпеть и мне показалось, что менты про нас вообще забыли, я таки спрыгнул. Но эти гады в синих шинелях[4], оказывается, не дремали, и старшина за мной рванул в толпу. Ну никак мне в ментовку не хотелось, потому я выполнил маневр уклонения, рванул к забору и по гладкой поверхности взлетел обратно на крышу, куда меня затащили остававшиеся там мужики. Старшина попробовал снизу полаять, что вот настал наш час, что нас терпели, но мы совести не имеем, сейчас всех сгонят к ЕМ. Мужики отругивались, и как-то это дело замяли. На меня, правда, пошипели, что не хрена подставлять народ. Но не выгнали, хотя чуяли, что я армейский, а на крыше собрались, само собой, в основном динамики. Либеральные были времена. Вскоре все кончилось 3:2 в пользу армейцев, и мы, позванивая замерзшими членами, посыпались с крыши, как она только нас выдержала? Согрелся я после этой прогулки не скоро.

За несколько лет до того команду ЦСКА по бенди разогнали. Долго простить не мог Мельникову и Осинцеву, что они за «Динамо» стали играть. А что ж им было делать? А за Свердловск болел я от некуда деваться – все же армейцы.

Летом стал я уже регулярно ходить на футбол, больше на дубль и на первенство Москвы – на Песчанку. Тогда у нас был клуб, как у всех – с 1-й и 2-й мужскими и далее – мал-мала меньше. Первый раз на клуб приперся, смотрю – никого. Поле пустое, трибуны пустые, только мужички мимо сквозят иногда куда-то вбок. Полчаса так промаялся, пока не осмелился спросить – так где же играют?! Взяли, меня за руку и отвели в глубину территории на гаревое поле. Там как раз старшие мальчики пыль месили. Потом мужчины играли – солидно так, но из знакомых доигрывающих в тот раз никого не оказалось. Потом клуб кому-то помешал, и его разогнали. Осталась только школа.

Песчанка мне очень понравилась - уютная, и поле тогда там было одно из лучших в Москве (я был уверен, что - самое лучшее), и кругом все свои. Раньше у нас в Сокольниках был стадион, я его чуть-чуть не застал - к американской выставке в 60-м его снесли, и мы остались с Песчанкой, которая, вообще-то ВВСовская. Хороший стадион, для дубля - в самый раз. Только спрятаться там от дождя было некуда. Как-то попал на матче под ливень, смотрю какие-то мужики сидят – держат над головой лист фанеры. Ну, я сбоку и притулился. Тесно, мужики на меня косятся, но терпят. Потом пригляделся я к ним – мамочки, это ж кто рядом-то! Поликарпов, Басалик и массажист команды. Басалик, единственный за многие годы киевлянин у нас в команде, был правым краем по тогдашней 4-2-4, держался в команде довольно долго, забивал, хотя к сильнейшим в команде и  к моим кумирам никогда не принадлежал. Запомнился тем, что был порядочным пижоном, «стилягой» – одевался с шиком, видно было, что и укладка на голове не пятерней делана, тогда он этим выделялся. Москвич Володя Поликарпов, как раз наоборот – скромный, немного мягковатый, но наколотивший мячей достаточно, чтобы войти в сотню лучших бомбардиров СССР.

На дубле было мне даже интереснее, чем на основе. И парни там играли близкого ко мне возраста, и занимало, какое оно – наше будущее. Играли здорово – дубль у нас был один из сильнейших, много своих ребят, клубных. Да только вот в основу из них практически никто не пробился, хотя талантов, вроде,  было полно. В те годы там бегали Кондрашкин, Чернышенко, Касимовский,  Просиков, капитанил Виталий Поляков, все они в разное время играли за юношескую сборную и за молодежку, пробовались, кто по разу, кто по несколько в основе, но при тогдашнем потоке игроков шансов у них было немного, да они еще и тушевались. В защите играли Щебляков, Разюпин. Эти двое пробовались в основе удачно, но так и не заиграли. Особенно обидно было с Щебляковым – ушел Владимир Пономарев, и в основе появилась вакансия на правом краю защиты, парня поставили в первом туре, и на первых же минутах он получил тяжелейшую травму, после которой уже не заиграл. Заменил его Истомин, которого только что взяли из киевского СКА. Поставили его – от некуда деваться. Росточка небольшого, но скоростной, резкий и злой. Поначалу – отчетливо грубый. При нынешней системе карточек в редком матче дотянул бы он до середины. Потом как-то постепенно стал обтесываться, брал скоростью и тем, что подзапугал оппонентов. А еще позже даже и грубить стал поменьше – техника отбора улучшилась. В золотом матче 70-го он вместе с Федотовым тащил команду в безнадежной ситуации.

Парой лет позже на меня большое впечатление на дубле произвел правый бек Егоров – легкий, скоростной, головастый. Явно выделялся, играл очень остро, а его в основу даже не подпустили. Сгинул где-то, так ничего и не сделав в большом футболе. Как это вообще получается – что одни пробиваются, а другие, которых ставили выше, от которых ждали большего, так ни во что и не вырастают?

Самый показательный для меня пример невозможности что-то точно предсказать – это история с первым звеном нашей хоккейной молодежки – Викулов – Полупанов – Еремин. Ерема за молодежь был безусловным лидером, забивал тучу шайб. Говорили – новый Бобров. Действительно, так тогда казалось - растет звезда. Полупанов хорошо подыгрывал, пасовал, прилично забивал, думали в третью троечку попробуется. А Викулов – самый из них в то время корявый, шел довеском. Надежд на него не возлагали. Был я на их матче первенства среди молодежных команд – против питерского СКА. При том, что ленинградская молодежка была совсем не слабой, разнесли их с двухзначным счетом. Еремин крутил защитников оптом и в розницу, заколотил штуки четыре, Полупанов хорошо пасовал, да и сам не терялся – забил три, а Викулов только дрался да штрафы получал.

А получилось – Еремин в основе так и не заиграл, да и вообще толком не заиграл. Викулова с Полупановым попробовали в основе сначала с Фроловым, потом его быстро заменили на Фирсова, и уже к зиме тройка вошла в сборную страны, хотя конкуренция со стороны динамовского звена[5] была сильнейшая и, вроде бы, для наших безнадежная. Но Тарасов уговорил, а Чернышов дал себя уговорить.

Полупанов стал корифеем – чемпион всего на свете, игрок первой пятерки, и по праву. Но потом… Обычная песня, клич трибун: - Кто может выпить пять стаканов – это Витя Полупанов!

Уходил, возвращался, но на высшем уровне продержался лет пять. Потом я его видел за «Красный Октябрь» против наших на первенство Москвы. Ну, был хорош – шире самого себя вдвое, на первый период опоздал, хворал, потом приходил в себя, а потом отвозил парнишек наших, как бог черепаху. Птицу и тогда было по полету видать, только уже летал низенько.

 А Викулов как-то потихоньку вырос в виртуоза, тончайшего техника и распасовщика. И играл долго, пережив и партнеров своих многообещающих, и еще одно поколение. Во как!

В той же молодежке во второй тройке играли младший Юрзинов и Спектор – на мой вкус были иной раз не хуже первой тройки, Спектор – тот, вообще был красавец – забивной, сильный, техничный, а его даже не пробовали в основе.

Еще с одним нашим талантом из молодежки – Щуренко – несколько позже приключилась совсем уж нелепая история. Парень был у нас одним из лидеров, считалось, что его будут пробовать в основу. А тут приехала какая-то канадская молодежка, играли с ней наши в Сокольниках. Раздавили наши заморских, как положено, ну, а те, понятное дело, раз в хоккей не получается – занялись террором. Вообще-то в ЦСКА отвечать на такие провокации довольно строго запрещали. И официальный подход был такой – это враг от бессилия бесится, мы его голами накажем. Бывали, впрочем, и отступления…Ну, а молодые-то себя так контролировать не умели, Щуренко и отделал кого-то из канадцев по полной программе. Якобы это спровоцировало зрителей, началась давка. Щуренко дисквалифицировали, выгнали из ЦСКА, и только через несколько лет он смог заиграть в «Химике», где надолго стал лидером и по игре, и по забитым голам.

А на самом деле, мне рассказывали ребята из нашего класса, которые сами были на той игре, что Щуренко всыпал канадцу абсолютно по делу, а давка возникла из-за того, что кто-то с канадской скамейки стал бросать в толпу пацанов жвачки… Про трагедию в Луже теперь все знают, а про ту историю, где были и задавленные, не вспоминает никто.

Шаг вперед – два назад

Время Валентина Александровича кончилось. Сняли. Кто-то стукнул, и полетел наш тренер с очень нехорошей статьей – левые матчи. Это было такое явление – собиралась команда класса «А» и катила на игру в какой-нибудь Мухосранск, показать образцы мастерства аборигенам. Не даром, понятное дело, во всяких колгоспах-миллионерах всегда по профсоюзной линии водились неподотчетные или не совсем подотчетные денежки. Народ в глуши развлечений не имел, оттого тосковал, пил и снижал производительность труда. Вот и спешили богатенькие буратины в столичные клубы. А там их ждали, если не с распростертыми объятьями, то уж со всем возможным вниманием: ставки в командах мастеров были смехотворные, а в загранку пускали нечасто и не всех. За такого левака ребята, сплошь и рядом, получали месячный оклад, так говорили – сам не считал. Николаев - чуть не первый, кто о ребятах позаботился, и леваки организовал так, чтобы и играли прилично, и приварок имели постоянный. Ну, само собой, ни одно хорошее дело не остается безнаказанным. В газете какой-то говнюк на нем потоптался, поунижал – «нравы чуждые советскому спорту, рвачество».

Да, признаюсь честно, тогда мне, воспитанному в советской интеллигентской семье с характерным пренебрежением к материальной стороне жизни (тем более, что хотеть тогда особенно было нечего) было неприятно – любимый тренер любимой команды какими-то гешефтами занимается. А потом, повзрослев, повидав разные виды, поумнев маленько, стал смотреть на это иначе. Навидался я спортсменов, которых, по тем временам еще до тридцати, выбрасывали по миновании надобности. Без профессии, практически - без образования (про Всеволода Михалыча[6] рассказывали, как он в Жуковку[7] приезжал раз в семестр рассказать о спортивных достижениях, там ему зачетку и заполняли, но он-то – голова, не пропал, а другие?), а главное – без каких-либо серьезных накоплений, которые позволили бы пережить перелом. Перелом и материальный – пропадал постоянный источник дохода, и моральный – разом человек никому становился не нужен. Как у нас умеют хамить ненужному человеку, никому объяснять не надо. Никаких пенсий спортсменам быть не могло – они ж все, блин, любители. Вот балерины – те понятно, это профессия. А вам, голубчики, хрена в сумке, молодые, здоровые, на вас пахать можно. И спивались, и помирали в одночасье. А ведь, если соразмерить то, что эти люди делали на поле и что им за это платили, можно спокойно считать, что они бились чисто за идею.

При этом существовала целая сфера футбольно-развлекательных услуг. Небезызвестные ныне телепузики[8] начинали свою историю именно как бригада футбольных шабашников. Играли они среди коллективов физкультуры, в составе постоянно была куча доигрывающих москвичей и не прошедших в основы дублеров. Душили всех и вся, выигрывали Кубок среди КФК, но, упаси бог, никогда – пульку за выход в класс «Б». Фиг там надрываться, доходы снижать! Вот в пулечках они скромное третье-четвертое место и прихватывали. Зарабатывали – больше, чем в классе «А». Намного. В Раменском был (и есть) завод радиоэлектронного оборудования то ли Минобщемаша[9], то ли Минсредмаша, то ли Миноборонпрома. В общем – с деньгами. Все футболисты числились какими-нибудь ковыряльщиками в левой ноздре 6 разряда. Ставки на таких заводах были вдвое против обычных, плюс премии, леваки, процент со сбора, а потом еще и челночный бизнес по стране. Периодически недреманное око государства на все эти художества недобро щурилось, и командочка быстренько растворялась в окружающей среде. А через годик смотришь – они опять всех дерут от Уржума до Сухума.

Была еще такая команда – «Сахалин». Эти играли по дальневосточной зоне второй лиги, т.е. были больше на виду и зарвались. В команде не было ни одного местного, а москвичи из Южно-Сахалинского руководства вышибли какие-то совсем запредельные зарплаты, драли всю зону, как сидоровых коз. В общем свет они застили всем, ну и, опять же, стукнули на них «Куданадо», и прихлопнули лавочку. Со статьей, но уже уголовной...

А Валентин Алексаныч всего лишь заботился о ребятах, как все советские люди, изворачивался, что-то для своих выбивал. А там поздоровался он с кем-нибудь не так или отказался есть гадюку вареную – не знаю, но попал он крепко и отмылся нескоро – сослали его в Хабаровск. Ни к чему хорошему это не привело. Пришел Шапошников, а с ним началось «Карпатское нашествие».

Николаева я еще раз повидал на поле. Дело было в 68-м, я вернулся с первых студенческих каникул, догуливал последние дни перед занятиями и вдруг увидел афишу «Матч ветеранов ЦСКА – Динамо. Вход свободный» Ну, разве можно было устоять?

Как всякая советская халява, эта тоже оказалась липовой – вход был бесплатный, но надо было купить лотерейный билет за рубль. На обычные-то матчи можно было за 80 копеек сходить, если не прикинуться малолеткой и не отхватить билет за гривенник. А тут – рубль, но коготок уже увяз – не уходить же!

На поле были те из великих, кто еще ноги таскал – Гринин Алексей, здоровенный мужик, пробыл на поле в тот раз уже недолго, игроки быстро стали заменяться, но играли на полном серьезе; ВалентинСаныч – о, господи, – зрелище аховое, живот над трусами нависает, аж мяч видеть не дает. Жалко как-то стало – считался самым мобильным и неутомимым игроком «команды лейтенантов». А вот Александр Петров, наоборот, стройный, подтянутый, сохранивший, на фоне сверстников, скорость, смотрелся очень браво и живо напомнил самого себя времен 50-х, когда он играл за нашу основу. Вскоре умер. Как сыграли – не помню, да это для меня оказалось и не важно. Просто понял для себя, что существуют вещи невозвратные.

Волны  рекрутов

Помянутое выше «карпатское нашествие» – это целая толпа из львовского СКА, которую притащил за собой Шапошников. Богдан Грещак, Степан Варга, Тарас Шулятицкий, Стас Варга, Марьян Плахетко, Владимир Капличный, на следующий год – Владимир Дударенко и Колодий, а еще форвард с совершенно замечательным именем и фамилией – Вильгельм Теллингер. Поиграли они, кто год, кто больше, кто – помногу, кто – в нескольких матчах, но своими по-настоящему, основными, безоговорочными на долгие годы стали только Володи – Капличный и Дударенко.

Я поначалу многого ждал от этих «легионеров»; бывая в детстве в Киеве, немало слышал местных легенд о венгерских футболистах из Закарпатья – ну, чистые иностранцы, техничные, тонкие игроки. В 50-е я сам видел только Андраша Гаваши в воротах Киева в полосатых, очень редких тогда, явно несоветских гетрах  – играл исключительно эффектно – просто летал в воротах, мог вытащить чудовищный мяч из девятины, схватить пеналь, но потом пустить откровенную пшенку[10].

Кстати, в советские времена существование советских венгров как-то старались затушевать. Странно, казалось бы – не евреи. Обязательно им меняли имена на русский или украинский лад – киевского Йожефа Сабо именовали Иосифом, Гаваши проходил как Андрей, Габора Вайду, вратаря «Карпат», числили Гавриилом, Ласло Раца – Василием и т.д.[11] С прибалтами как «титульными нациями» в своих республиках обходились вежливее – писали, как есть, но при первом же случае все-таки русифицировали. Как только Юрис Репсис из хоккейной «Даугавы» переехал в московское «Динамо», ему все его латышские «с» пообрубали и звали Юрием Репсом. Интересно, чем это лучше?

Львовские нападающие поначалу у нас блеснули. И Грещак, и Степан Варга – оба ребята скоростные, напористые, но не слишком высокого класса. Команда начала бодро, держались наверху, шли вторыми, однако в решающий момент, когда отставание от Киева было всего два очка (по старому), тому же Киеву крупно продула, а потом просто посыпалась. В отчаянной надежде, что хоть в этом матче что-нибудь зацепим, приперся на «Динамо» в  мороз, на дорожках снег лежал, на поле наши тупо упирались в защиту кутаисского «Торпедо» и ни черта сделать не могли. А грузины пару раз рванули в контратаку, защита провалилась, и готово – 0:2. В итоге после николаевской бронзы оказались на пятом месте, однако ж Шапошникова что-то не погнали, хотя было видно, что ни свежих идей, ни способности классно готовить команду у него нет… Это и после подтверждалось.

На следующий год дебютант Теллингер в первых пяти матчах наколотил 5 штук, а потом – присмотрелись к нему, и – все. И опять мы остались ни с чем. А львовяне потихоньку осыпались из команды – остались Капличный, Плахетко и Дударенко. Так вот получается – приходят двое из одной и той же команды, и один сразу становится своим, оставаясь им навсегда, а другой – исчезает, не оставив никакого следа в душах болельщиков, которые нутром чуют чужака, и только сумасшедшие фанаты-энциклопедисты держат в голове их фамилии и цифровые данные. Так случилось и с львовянами – вроде форварды больше на виду, но серьезного следа они, кроме Дударенко, в моей памяти не оставили, а защитники остались и стали столпами клуба.

Капличный составил пару с Шестерневым в клубе, и в сборной, играл долго, сначала просто было видно, что рослый, хорош вверху, а потом очень быстро набрался ума и класса, и врагу в центре нашей обороны делать стало нечего. Это – еще один кирпичик в ту стену, которая великими трудами и страданиями образовалась к 70-му. Марьяну Плахетко по большому счету не повезло – он в любой команде был бы надежнейшим игроком основы, но не в ЦСКА. У нас он все время был за спиной Шестернева и Капличного, играл только, когда кто-то из них травмировался или их забирали в сборную. В 70-м был как раз тот случай – практически весь первый круг не было в составе ни Капличного, ни Шестернева, ни Афонина, ни Шмуца, игравших на чемпионате мира, но Плахетко не подвел – когда сборники вернулись, команда была на плаву. Марьян заметно проигрывал нашим примам, но при этом был третьим–четвертым центрбеком в стране и играл даже в сборных, хотя у нас в основе выходил редко. Как игрока я его не любил, но за верность клубу уважал. Он остался в армии и служил в ЦСКА долгие годы. В целом тот карпатский призыв команду вперед не двинул, но вложил свой кирпичик в фундамент победы 70-го.

Такие волны случались и до того, я поминал свердловчан, и после. Чаще это случалось, когда засвечивалась какая-то армейская команда – тогда ее обчищали целыми блоками. Выплыл как-то в высшую лигу одесский СКА – командочка слабосильная, вылетела немедленно и с треском. Когда они в первый раз у кого-то выиграли – это была сенсация. Впрочем, рекорд питерского «Адмиралтейца» они не побили – была такая команда, она проиграла, по-моему, все матчи первого круга. С нами одесситы сыграли забавно – 3:2, и два гола забили себе сами – вот чинопочитание!

Несмотря на хилость этих гвардейцев с Молдованки, утащили мы у них Пригорко – центрфорварда и Панова – полузащитника. Ни тот, ни другой классом не выделялись, хотя мои одесские знакомые и расписывали их как кудесников мяча.

Потом было увлечение хабаровчанами. Еще когда они вышли в четвертьфинал Кубка, где выглядели вполне достойно, у них увели левого крайка – Поташева, типичного дальневосточника, скоростного, он сыграл считанные матчи. Тогда же у них играл защитник, считавшийся одним из сильнейших в тамошней зоне, с типично сибирской фамилией Кандалинцев, сын которого, по-видимому, сейчас играет за СКА-Энергия.

По роду своей работы проведя много экспедиций на Дальнем Востоке, я вплотную столкнулся с дальневосточным футболом, довольно своеобразной ветвью футбола советского. Развиваясь практически изолированно, особенно в годы, когда не существовало спутниковых трансляций, он вырос в специфическую сущность, как, впрочем, и вообще все дальневосточное. Изречение дедушки Ленина, насчет того, что «Владивосток далеко, но город-то нашенский», в жизни  трактовалось с точностью до наоборот – город-то нашенский, но далеко-о-о-о-о! Местное руководство творило – что хотело. Нынешние засухи бывали и прежде, в 77-м попал я в такую – весь город стоял в очередях к колонкам и был изрыт военно-полевыми туалетами типа сортир. Тоже вроде строили водохранилище, но воды в нем не оказалось, а потом методом народной стройки за два месяца выкопали ямку на Шкотовке и пили то, что там накапливалось…

«Лучишка», как местные называют владивостокскую команду, всегда считался прочным лидером дальневосточной зоны вслед за хабаровскими армейцами, которые периодически все же выпрыгивали из местной рутины в первую лигу. Игроки, как говорят на Дальнике, из России, почти туда не попадали, так что Пеле и Марадон местного разлива сравнивать было не с кем. Любили тех, кто вырос на сопках Приморья. Игра у местных была простоватая, но игроки всегда отличались даже не атлетизмом, а физической мощью, что потом было заметно по тем дальневосточникам, которые попадали в вышку. К нам в дубль из «Луча» взяли золотоволосого защитника Юрия Перельштейна, который у нас смотрелся очень прочным игроком, даже в основу пару раз подключался.

 Из Хабаровска к нам пришел Борис Копейкин, ставший одним из главных забивал, потом Колповский и Бычек. Первый из них играл в полузащите и обороне, как и большинство дальневосточников здоровенный, плечистый, скоростной, малотехничный. В Хабаровске, где он был безусловным лидером команды, он, несмотря на свое амплуа, много забивал, а у нас отличался редко, но несколько лет пробыл в основе. Бычек не задержался, хотя тоже был не без способностей.

Все эти волны по-разному отражались на игре ЦСКА, но сам принцип комплектования – из игроков окружных команд, был по тем временам логичен – в Москву, в центральный клуб, вытаскивали способных игроков с периферии, и кое-кто, действительно, становился классным игроком.

Потом эта система вывернулась наизнанку – московских известных игроков забирали в армию, запихивали в дальний округ, чтоб служба случайно не показалась медом, а потом нахлебавшемуся тамошних прелестей вкрадчиво предлагали место в ЦСКА, на что большинство и соглашалось – и Никонов, и Ольшанский перед тем, как попасть к нам, пропутешествовали на берега Амура. Потом по-разному получалось – одни оставались надолго, другие линяли из команды, опережая собственный визг, при первейшей возможности.

Откосить от такого варианта удавалось немногим – пожалуй, могу вспомнить, как призвали в армию Зимина, олимпийского чемпиона по хоккею, даже объявили, что за нас играть будет, он, однако, ловчился-ловчился, изображал убогого и добился, чтобы его списали в калининский СКА МВО, где он и провалял дурака до самого дембеля, карьера же его на этом, собственно, и закончилась. 

Глядя со шкафа

Летом 65-го папа собрался в командировку в Питер. Я только что с отличием окончил восьмилетку, и меня решили наградить – отец взял меня с собой. Так я впервые увидел этот город, который по сию пору ценю за архитектуру и музеи, но недолюбливаю за паскудный климат, снобизм питерцев и стойкий душок родины российской бюрократии.

Забавный случай был у нас в Летнем Саду. Сидевший рядом с нами на скамейке местный ветеран по говору безошибочно определил в нас москвичей, прицепился к какому-то слову и понес на Москву в классических питерских традициях: Москва-де – большая деревня, а вот Питер – Европа! Я, естественно, стал огрызаться, заходя с козырей – разжаловали вас из столиц, вот и завидуете. Старикана изрядно разозлил, и он, уже распалясь, начал хвастать непревзойденной в мире архитектурой Питера. На это я ему едко, с моей точки зрения, ответил, что строили-то всю эту красоту москвичи – каменщики да плотники, а питерцев тогда и не было никаких в природе. Дедун аж завопил: «Питер Росси строил, Трезини! Петр Питер строил!»

Вот тут я его убил: «Так Петр-то – наш, московский, он у нас в Коломенском родился.»

По-моему, это был первый в моей жизни человек, которого я довел до предынфарктного состояния…

Помимо уязвления местных, я целыми днями мотался по Зимнему, Русскому музею, Исаакию и Казанскому, посмотреть-то в этой заштатной столице есть что. А потом мы встречались с отцом и гуляли вместе. Вот там, на брегах Невы, для меня решился один жизненно-важный вопрос – впереди у меня были два последних класса школы, надо было решать, на чем из моих разношерстных интересов остановиться и сосредоточиться. Вот я и спросил отца во время совместного поедания мороженого: «Как быть – хочется и юриспруденцией заниматься и физиологией?»

Подумав секунду и, посмотрев мне в глаза, папа сказал: «Юра, неужели ты хочешь всю жизнь быть проституткой?»

Вот так и определился мой путь в физиологию. Тогда я просто принял слова отца как четкую рекомендацию, а теперь стыдно, что не додумал до конца вполне очевидную мысль сам. Я же был уже не маленький – 15 лет, начитанный, наслышанный, очень, между прочим, гордящийся своим вольнодумством. Все исходники для решения проблемы у меня были, а я поленился...[12]

А потом мы засобирались, потому что надо было спешить к телевизору – наши играли с Данией, всех пугали их страшно забивным центрфорвардом Оле Мадсеном. В гостинице единственный телевизор стоял в небольшой комнате, и, когда мы туда пришли, она оказалась плотно забита телами болельщиков. Отец застрял у входа, простреливая экран взглядом через многочисленные затылки с высоты своего роста, а мне видно там не было ни черта, и я, пользуясь своим изящным телосложением и практикой московского пацана по посадке в городской транспорт, протырился поближе, но и там свет застили спрессованные мужики. И тут я увидел высокий старинный очень могучий шкаф – тогда еще попадались вещи сделанные по-честному – из дерева, а крышка его сантиметрах в 70 от потолка была совершенно пуста. Через мгновение я уже был там, а снизу завистливо зашумели: «Во пацан соображает!» Еще через минуту нас на шкафу уже было трое.

Сначала смех вызвало то, что в составе датчан оказалось пятеро Хансенов, было такое впечатление, что у них и фамилий-то других не бывает. Потом началось более предметное веселье – никакого Мадсена на поле видно не было, хоть он там и был. В тот раз раскатали «принцев» в одну калитку - 6:0, вести себя спокойно на футболе я и сейчас не умею, а тогда шесть раз чуть не ссыпался из-под потолка.

Читатель уже мог заметить, что я люблю смотреть матчи с высоких точек, а это связано с разными верхолазными приключениями. Питерский телевизор – не последнее из них, много лет спустя, в 78-м во время чемпионата мира по футболу оказался я в Литве, в Бирштонасе на школе по межклеточным взаимодействиям. Жили мы, неостепененные, в спортшколе, а матчи ходили смотреть в санаторий, где обитали лектора. Уж не помню, что так затягивалось за полночь – матчи или третьи таймы, но к своей ночлежке прибрел я (в пьяном виде) часа в три ночи. Двери, естественно, были заперты в 23.00, и никто их открывать оккупанту не собирался. Но и оккупант был не лыком шит – приметил я, что с перил крыльца можно дотянуться до опоры, в которую по праздникам флаги вставляют, а оттуда, вроде бы, недалеко и до прутьев балкона. Стоя на перилах, подтянулся на опоре, прижался к стене, прополз по ней, зацепился за балкон, еще раз подтянулся и достиг-таки своего – оказался на втором этаже. Вот тут-то и выяснилось, что балкон заперт... Обратной дороги не было – даже в том состоянии, в котором я находился, это было вполне понятно. С полной ясностью перспективы мерзнуть на балконе, как бобик, до самого утра, облокотился я на подоконник – и упал внутрь дома – балконное окно оказалось не закрыто. Посмотрел я утром на свой боевой путь по стенке и диву дался. Премудрая Природа хранит пьяных болельщиков...

Первый - мира

Чемпионат мира в Англии мы впервые смотрели со вкусом – показывали много матчей и не только с нашим участием. О Швеции и Чили мы только в газетах читали да потом кинохронику смотрели. И вот, наконец, я увидел, что такое «сбор всех частей» - все лучшие сборные не в товарняках, а в боевой обстановке. Впечатление было, правда, с самого начала загажено тем, как обходились с бразильцами – Пеле выломали в первом же матче так, что на ноги он встал нескоро.

Мы держались молодцом: Володя Пономарев и Алик Шестернев были на уровне лучших в мире, а Алика включали в разные списки «сборных мира», там он заслужил стандартное для русских прозвище «Иван Грозный». Если бы не его травма, из-за которой он в малом финале не играл, мы бы с Португалией не так поборолись, может быть, и Малхаз[13] не перенервничал бы и не схватил бы мячик руками.

А началось все очень благополучно – Северную Корею обыграли 3:0, ничуть не удивились, кто ж знал, что они потом Италию приложат, а с Португалией 3:0 вести будут, да сольют по неопытности. Наверное, сейчас в это трудно поверить, но тогда и Италия была для нас удобным противником. На первенство Европы дома мы у них выиграли, а в Италии сыграли вничью, Лева тогда взял пенальти. Так что и с Италией мы тогда справились – 1:0. Венгры в четвертьфинале – это наши клиенты, да к тому же вратарь их, Геллеи, начудил – отбил мяч перед собой, а наши радостно запихали его в сетку.

Сгубило нас и убогое нападение, и матч с западными немцами. Причины эти связаны.

Игру с немцами в полуфинале до сих пор вспоминаю с ощущением грубой, злой несправедливости. Запомнилась она вопиющей хамской грубостью немцев, на которую судейка с самого начала принципиально не обращал внимания. Конечно, я понимаю, что могу быть необъективен (и наверняка необъективен), но весь матч немецкие коновалы, абсолютно не стесняясь, лупили наших по ногам. И это были не тычки – чтобы из себя вывести, а мощные удары. Курт Шнеллингер, считавшийся лучшим правым беком мира, действовал совершенно неотличимо от какого-нибудь динамовского Никулина[14]. Он-то и сломал Игоря Численко грубым ударом сзади по ногам.

Вообще-то Игорек был враг – лидер динамиков, но в тот раз – лучший нападающий в сборной. Нельзя же всерьез было воспринимать Малофеева, которого кто-то из английских обозревателей открыто назвал «игроком без класса», Банишевского, игравшего в тот раз на редкость бездарно, и уже сходящего Хусаинова. Только Паркуян серьезно мог поддержать Игоря, который горел на поле в том чемпионате, был лидером, а главное – был способен что-то сделать в одиночку. Вот его-то, как самого опасного, Шнеллингер и вырубил, да так, что Игорь потом долго восстановиться не мог. Еле встав после удара, Игорь на одной ноге попытался побежать и, явно еще в состоянии шока, врезал по костям Зигфриду Хелду, который к той заварухе отношения никакого не имел. «Пидагог» того только и ждал – за фол против Игоря он и слова Шнеллингеру не сказал, а Игоря немедля с поля выгнал. По правде сказать, он уже был в таком состоянии, что вряд ли смог бы играть в полную силу, а у нас ведь к тому времени и Йожефу Сабо врезали по лодыжке. Фактически мы играли в вдевятером, и все же уступили только один гол.

Володя и Алик привезли тогда бронзовые медали за 4-е место – выше мы никогда не поднимались.

А в финале я, конечно, болел за англичан. Во-первых, больно они были хороши – в защите исключительно чистый центрбек Бобби Мур, мобильные полузащитники, особенно Питерс, который практически успевал играть и крайнего нападающего, ну, и главное – супермозг – Боб Чарльтон.  Этот был и техничен, и видел все поле на 360?, и выдавал великие пасы, и сам был не дурак забить. Во-вторых, старое отношение к немцам еще не выветрилось, да еще на старые дрожжи легло их хамство в матче с нами, хотя не признать, что у них дебютирует великий – Беккенбауэр – не мог.

В финале англичане повели так, как вели весь чемпионат – абсолютно уверено в своей полной и окончательной победе. А немцы, проигрывая по игре, тем не менее сравняли и перевели матч в овертайм. Дальше случился известный «бенефис Бахрамова». Я вместе со всеми исследовал этот момент, и по моему личному ощущению, мяч влетел под верхнюю планку, а вылетел в поле – тут я уверен. Херст, конечно, добавил еще штуку и, вроде бы, Бахрамову от этого спать стало поспокойней, но ясно, что немцы рухнули психологически после второго гола.

Предыдущая

Следующая