Не сочтите за дешевый эпатаж – выносить дерьмо в первую строку, но уж каков предмет, таков и заголовок… [ES1] Причем предмет – как реально, так и фигурально – возникающий на страницах огромного тома с убийственной последовательностью, о чем будет сказано в своем месте. Речь идет о романе Джонатана Литтела «Благоволительницы», который очень настоятельно рекомендовал мне прочесть мой старший сын, очень озабоченный тем, чтобы его родители не закоснели в своих культурных шорах, сформированных средневековыми Стругацкими, неолитическим Булгаковым и палеолитическими Чеховым с Салтыковым-Щедриным. Мне-то в этих шорах очень неплохо, но стремления сына я ценю, да и сам побаиваюсь совсем задубеть.
Итак, я отправился в отпуск в Латгалию, запасшись Литтеловским творчеством – здоровенным кирпичом в 700 с лишним страниц. Сам факт, что эту книгу я прочел за три дня, свидетельствует о наличии в этом мастерписе того, что хорошей книге и подобает – интереса, который заставляет бросаться к ней, едва доделав какую-то неизбежную в отпуске операцию вроде распаковки багажа или выноса мусора на помойку. Хотя, должен признаться, начать читать «Благоволительниц», заранее зная, что это история офицера СД, всю войну прозанимавшегося уничтожением советских евреев и организацией их уничтожения, психологически было нелегко, но я себя заставил.
Сразу же отмечу как важное для меня, перечитавшего тучу книг о Второй мировой войне, обстоятельство относительно очень высокую грамотность автора в истории кампании на Востоке, что для западного автора редчайшая редкость вообще, а для американского – просто лежащая за гранью всякой, даже минимальной вероятности. WASP до такого уровня проникновения в нашу историю и реалии подняться никак не мог, и я промучился до самого конца книги – послесловия, в том числе и об авторе, из которого узнал, что все в порядке – этот Литтелл по какому-то прадедушке – Лидский, попросту говоря еврей из западных губерний России на границе с Русской Польшей. Ну да, такой вот – мог, эти русские евреи, даже когда их заносит в невероятную глушь, за океан, сохраняют какие-то глубокие, если не сказать – религиозные, чувства к своей российской Родине, которая веками их пограмливала, унижала, уничтожала, поражала в правах или, максимум, едва терпела (но кое-кого – обожала и даже считала гордостью нации).
Так что задним числом я даже не особо и удивляюсь грамотному написанию названия реки - Мышкова, на которой под Сталинградом 2-я гвардейская армия Малиновского остановила деблокирующий удар Гота, прорывавшегося на помощь 6-й армии Паулюса. А ведь нынче с чьей-то нелегкой руки даже приличные русские историки сплошь и рядом пишут «Мышковка»[, что звучит естественнее для русского уха, но является, тем не менее, свидетельством неаккуратности, что для научного исследования – худшая референция. Ошибка в написании сталинградского поселка – Спартаковка (вместо Спартановка) – воспринимается простительно, даже трогательно, потому что именно так она фигурировала на немецких картах и в донесениях, и в устах немецкого же карателя звучит исторически правильнее.
Некоторые грубые ляпы, практически наверняка – дело рук безграмотного переводчика, иногда своей неосведомленностью просто поражавшего – ну, детям известно, что бомбардировщики, даже американские, сбрасывают на города бомбы, а не мины. Может быть, грамотей попался на двойное значение слова – не только мина, но и заряд замедленного действия? Еще в одном месте переводчик называет соединением очевидную из текста маленькую группу военнослужащих, порядка взвода. Ну, это, вообще, «как если б я отворот назвал погонами»! (с) Козьма Прутков. Кто ж не знает, что соединение – это от дивизии до корпуса, а дальше – армия и фронт – это уже объединения, а меньше дивизии – части и подразделения! Тщательнее надо! (с)ММЖ
Впрочем, конечно, это может царапнуть глаз только очень маленькой части читающей публики, и не в этом состоят основной смысл и эмоциональное воздействие произведения. А потому теперь, оговорив малозначительные детали, пора перейти к сути произведения и произведенного им впечатления.
Если отбросить «лирическую» беллетризующую часть романа, о которой речь пойдет ниже, то это история германского интеллектуала на службе в самых мерзостных структурах гитлеровского государства – айнзатцгруппах, конкретно – в действовавших на Украине, в южной России и на Кавказе и занимавшихся вот этим самым уничтожением еврейского населения, а потом, по мере возникновения новых задач – и заложниками, партизанами, недовольными и т.д. Персонаж имеет высшее образование и даже степень доктора права, и из текста явствует, что повседневная служебная рутина не вытеснила из его сознания полученного интеллектуального багажа. Кстати, судя по тексту книги, СД была просто-таки переполнена правоведами из очень серьезных университетов и чуть ли не через одного – с докторскими степенями. Критика очень высоко оценивает степень погружённости автора в материал и степень соответствия излагаемого действительным фактам, так что можно только поразиться этому обстоятельству, особенно с учетом бытующих у нас представлений о чрезвычайно низком образовательном уровне фашистского аппарата. Возможно, что эта аберрация навязана талантливой экранизацией «17 мгновений», которая прочно внедрила в массовое сознание тот факт, что у гитлеровской партийной верхушки (за исключением Геббельса) высшее образование, отсутствовало напрочь[1]. При этом очевидно, что даже одной ступенькой ниже в госаппарате встречается уже множество вполне грамотных, образованных и не слишком идеологизированных деятелей – начиная с Тодта и Шпеера, причем последний весьма активно мелькает на страницах романа и весьма позитивно взаимодействует с главным героем.
Думаю, это не случайно – читая роман, я постоянно вспоминал толстый том мемуаров Альберта Шпеера – сначала личного архитектора Гитлера, а потом – после гибели доктора Тодта – министра вооружений и боеприпасов Германии. Линия жизни доктора права Макса Ауэ – главного героя романа – с моей точки зрения, постоянная параллель с деяниями этой исторической личности (подозреваю, что Джонатан Литтелл не дурей меня, и шпееровские мемуары читал не менее внимательно). Так или иначе, но это история грамотного специалиста по идеалистическим и/или шкурно-карьерным соображениям истово и с максимальной эффективностью выполняющего полученное задание – не существенно, массовые ли это расстрелы женщин и детей, или увеличение производства новых моделей танков и пушек. На их пути встречаются разнообразные препятствия, в первую очередь, в виде мало- или полуграмотных начальников, которые обладают более высокими, чем герои, властными полномочиями и какими-то своими идеологическими или опять же шкурными соображениями, а также бюрократичность системы, отсутствие в ней логики и экономности и пересечение в ней многообразных ведомственных и личных интересов. Литтелл, конечно, уникальная личность – помимо европейских владеющий и русским, но, подозреваю, не настолько, чтобы читать в подлинниках , многочисленные мемуары советских военных и промышленных деятелей, а я, читая в свое время Шпеера, просто поражался зеркальности его мемуаров с аналогичным творчеством Яковлева, бывшего в войну не только авиаконструктором, но и заместителем наркома авиапромышленности, и встречавшегося с аналогичными трудностями – бюрократизмом, безграмотностью, непредсказуемостью необразованного руководства…[2]
Признаться, изложено все это Литтеллом настолько динамично и как-то «лично», что мне при чтении не раз приходилось себя одергивать, а потом уже просто принципиально взять себя за узду, чтобы удержаться от симпатии к герою повествования, ежеминутно повторяя себе: - Этот симпатичный, переживающий человек – именно тот, кто убивал лично твоих родственников, ну, не прадеда, тот жил и погиб в 41-м южнее полосы действий доктора Ауэ – в Днепропетровске, но, наверное и наверняка – множества других, числом около тридцати. Такое со мной было уже, когда я читал Шпеера – там даже сильнее, поскольку рейхсминистр лишен, по крайней мере, судя по его собственноручным мемуарам, пренеприятных личных недостатков героя «Благоволительниц», и тоже постоянно спохватывался – вот ему удалось-таки, вопреки множеству препятствий, повысить производство, улучшить качество… ага, производство «Тигров» и качество их брони… Лучше б не удалось…
Итак, главный герой, германский интеллектуал и правовед, в течение длительного периода времени профессионально занимается уничтожением евреев, тратит на это силы, этот самый интеллект, нервы и, как и подобает существу с тонкой душевной организацией, постоянно возвращается в мыслях к осознанию совершаемого им, смысла этих действий, их моральной и материальной оправданности. И вот тут, на мой взгляд, кроется первый серьезный дефект книги, написанной, повторю, динамично, увлекательно и на очень серьезном фактическом и интеллектуальном материале. То, что можно прочесть на ее страницах в качестве внутреннего обоснования «деятельного антисемитизма» Ауэ, представляет собой идеологему: «евреи, конечно – враги Германии, и так или иначе должны быть устранены с ее пути», что может быть достаточно для такой приземленной личности как Эйхман, но как-то куцо смотрится в голове Ауэ, интересовавшегося философией и постоянно возвращающегося в мыслях к «категорическому императиву» Канта. Развития эта идея на протяжении книги не получает и звучит, как мантра. Теоретически и такое возможно – человек придумал себе объяснение, которое его оправдывает с головой, и хватается за него всякий раз, когда психологическая перегрузка от лицезрения бесконечных страшных смертей и осознания того, что они происходят каждое мгновение прямо или косвенно в результате действия или содействия героя, но с личностью Ауэ, такого, каким его написал Литтел, это сочетается плохо – вторая основная, помянутая в самом начале «лирическая» - личная, сексуально ориентированная – тема как раз очень активно развивается, приобретает гипертрофированные черты и выливается в откровенный психоз. Конечно, можно допустить, что такое асимметричное развитие личности символизирует «вытеснение» нежелательных образов из сознания, но надо признать, что такое допущение было бы очень большой натяжкой – человек все-таки не способен полностью отключить какую-то сферу своего сознания за счет другой, и, при наличии минимального интеллекта и воображения, все равно будет возвращаться к ее осмыслению. Очевидный след признания внутренней противоречивости собственной позиции для героя – история еврейского юноши-пианиста, закончившаяся, как и подобает, трагически, но постоянно всплывающая в сознании Ауэ до самого конца романа. В то же время, история с его попытками предотвратить немедленную гибель евреев, направляемых в лагеря уничтожения, которым сочувствует рейхсминистр Шпеер, все же воспринимается как «ничего личного – только бизнес» - одно из отчаянных усилий повысить эффективность системы перед лицом кризиса и более или менее очевидной перспективы краха.
Возможно, причина «провисания» морального обоснования идеологии героя состоит в том, что автор либо побоялся объяснить, либо попросту не знал сути межнациональной напряженности в Германии между еврейской и немецкой общинами и свел все каким-то метафизическим рассуждениям о сходстве народов и как бы «отталкивании одноименных зарядов». Оттого и повисают в воздухе рассуждения и самоуговоры Ауэ о безусловной враждебности евреев и необходимости «окончательного решения». Раз уж взялся Литтелл за эту страшную тему и совершил такой титанический труд, то стоило бы пойти до конца, и не думать, «что, если бог берется чистить нужник, то у него останутся чистыми пальцы» (с)АБС, это – опять же о дерьме, которым изобилуют страницы романа. Почему-то гомосексуально и параноидально окрашенная анально-фекальная тема автора не смущает, а тут вдруг застеснялся.
Да, как и в любом социуме, содержащем еврейский элемент, сам этот элемент неоднороден, и частично относится к высшему социально-интеллектуальному слою, возвышаясь и над своими соплеменниками, и над массами представителей «титульной нацией». В Германии, где традиции антисемитизма и так были сильны, после оглушительного и разорительного поражения в Первой мировой положение верхушки еврейского меньшинства – финансистов, предпринимателей, юристов, политиков и деятелей культуры – выглядело особенно вызывающе, на этом длительный период времени концентрировали внимание ультранационалистические силы и их средства массовой дезинформации. Сочетание напористого и непрерывного промывания мозгов с наличием более или менее очевидной мишени и дало этот катастрофический для Германии феномен всеобщего согласия в «окончательном решении еврейского вопроса» в форме поголовного прямого участия или псевдоневедения (хотя, как утверждает Литтелл, – знали все, только не афишировали или не хотели отдавать себе отчета, и в это легко поверить – нечто подобное присутствует в мемуарах все того же Шпеера).
Возможно, генезис Холокоста, наряду с, действительно, антисемитизмом зоологического уровня у некоторых лидеров нацизма (на уровне патологических личностей Гитлера или Юлиуса Штрайхера)[3], и созданием образа «общего врага нации» заключал в себе, в значительной степени, зеркальное отражение политико-экономических репрессий первого периода Советской власти, сочетавших в себе демонстративную для населения реализацию своей идеологии, а заодно – подрыв экономических возможностей конкурента и усиление своих собственных. Отличие, причем непринципиальное – только в формальном принципе направленности репрессии, соответственно, национальном и классовом. Если бы в книге всем этим обстоятельствам было посвящено побольше внимания, может быть личность главного героя в этом вопросе и его рассуждения на тему не выглядели так плоско и мало мотивированно.
А раз этого нет, у автора, видимо, возникла необходимость как-то обосновать логику и поведение персонажа, и здесь-то и возникает то, что для меня составляет, пожалуй, главную претензию к автору – то, что он придал главному герою, который и так занимался омерзительным делом, такие вычурные и местами просто психопатологические черты. Ранняя сексуальность[4], инцест, гомосексуальная переориентация, а дальше – уже просто нарастающая патология, выливающаяся в целую серию осознаваемых или не осознаваемых убийств уже даже и не евреев, а всех, кто поблизости окажется. Что это – попытка указать на психопатологический характер германского нацизма? Так это не правильно: у того же Литтелла Эйхман – вполне нормальный, пусть и средненького интеллекта, обычной сексуальной ориентации, семьянин, любящий своих детей и жену[5], и от этого куда более страшный своим скрупулезным рутинным повседневным (к сожалению - высокоэффективным) трудом, сводившимся к уничтожению людей. Тот же Шпеер – безусловно, и судя по его собственным мемуарам и по многочисленным свидетельствам, по-настоящему любил свою большую семью и был ею любим, не был лишен критики и самокритики, Конечно, в нацистской концлагерной системе было сколько угодно психопатов и садистов, что неудивительно, но там же и рядом действовало множество людей, которые никогда никого сами лично не убили, и настолько чувствительны, что, как Генрих Гиммлер, от посещения концлагеря падали в обморок, но с немецкой аккуратностью и организованностью работали на обеспечение бесперебойного функционирования системы. И держалась-то система именно на этих тружениках – неважно, энтузиастах или просто аккуратистах и педантах. И именно это по-настоящему страшно! Многие из них, очевидно, даже такими вопросами о смысле своей деятельности, как доктор Ауэ, не задавались, но исправно функционировали.
В конце концов, лично меня просто не устраивает объяснение зверств нацизма как следствие психопатологии отдельных личностей или групп, да и из многочисленных исторических и мемуарных материалов ясно, что действительности это не соответствует. Помимо прочего, такое сужение проблемы совершенно подрывает претензию огромного романа на ранг эпопеи, подобной «Жизни и судьбе» или «Войне и миру», сводя огромное явление до экзотического частного случая. Тогда в чем же дело? В том, что нынче, как в анекдоте, на пост президента Соединенных Штатов может претендовать только чернокожий инвалид-лесбиянец? И книгу без гомосексуального компонента никто читать не будет?
И, наконец, наименее аппетитный компонент романа, упомянутый в названии данного текста. Объём фекальных масс (в реальном и, подразумевается – фигуральном смысле) на страницах романа прогрессивно нарастает, вероятно, долженствуя символизировать состояние и психики героя, и ситуации, его окружающей. Символ (если это символ) – дурнопахнущий - биология нашего вида такова, что запах экскрементов воспринимается нормальной особью как неприятный и опасный, что физиологически оправданно, поскольку он связан с опасностью для жизни и здоровья. Наиболее логично, чтобы при таком развитии состояния героя он в этом самом дерьме и захлебнулся. И вот тут еще одна несостыковка или ловушка, подстроенная автором. В последней фразе романа герой говорит о вышедших на его след «благоволительницах», которые критикой, да и просто семантически, трактуются как эриннии – греческие богини мести. Но, если вернуться к самому началу романа, ясно, что герой, понаделавший дел, одно другого отвратительнее, благополучно пережил крах Третьего Рейха, устроился в этой жизни, даже как-то справился с гомосексуальностью и, пусть без энтузиазма, но женился и наделал детей, и главная проблема, о которой он упоминает во «введении» - это запоры, которые его стали мучить взамен поносов. Страшная месть!