Блог

С рождением дочки, появлением постоянного объекта работы в Москве и, соответственно, перерывом в дальневосточных экспедициях у меня исчезло оправдание, которым я пользовался, чтобы отлынивать от байдарочных походов, в которые нас каждый год звал младший брат. Раньше я отговаривался от этих приключений тем, что мне и так хватает экзотики и лишений в экспедициях, а теперь, особенно когда к уговорам подключилась жена, я сдался. И вот мы, не умея управлять байдаркой, в большой компании знакомых и их детей отправились в поход по литовской речке Жяймяне.

Речка узкая и хитрая – коэффициент извилистости у нее - 3,5. В один из дней костел какого-то городка маячил с утра до вечера то слева по носу, то справа. Учиться рулежке пришлось на ходу, но обычно зловредная и изменчивая прибалтийская погода была в те недели совершенно замечательной, и труд с веслом постепенно стал превращаться в удовольствие.

Первым городком на совершенно пустынной речке, что само по себе было удивительно в такой маленькой республике, оказался Пабраде, в котором нашлась «Кулинария» с замечательно вкусным печеньем и продмаг с вином. Мы купили пару бутылочек медового «Medai», прямо у байдарок решили попробовать, да так и не смогли остановиться, пока не вылакали все…

Ей-богу, это – наши с Танькой спины. Меня можно опознать по кепочке, купленной в Праге

Удивительный для того времени памятник мы встретили на маршруте – обелиск на месте расстрела местного еврейского населения. Там прямо так и было написано – не как в Киеве советских времен, когда о том, кто лежит в Бабьем Яре, можно было только догадываться по чертам лица женской фигуры на памятнике. Литва тут меня еще раз удивила – особого сочувствия уничтожаемые в войну евреи там не встречали, даже наоборот. Может быть, это феномен, наблюдавшийся и в Испании, и в Польше: когда евреи оттуда исчезали, об их памяти начинали очень заботиться.

Это – вот тот самый обелиск…

В том походе мы обратили внимание, что буквально в каждом мельчайшем литовском городке есть книжный магазин с неизменным названием «Книгинас». Из расспросов местных выяснилось, что к книгам литовцы относятся трепетно – с 1864 года и до начала ХХ века российская власть запрещала книгопечатание на литовском в латинской графике, а народ этому, как мог, сопротивлялся и таскал такие книги через границу с Пруссией контрабандой. Люди, которые этим занимались, назывались «книгиняшис», что означает – книгоноша. Это – легендарный образ литовского фольклора, что-то вроде почтальонов в фильме с Костнером…
Финишировали в Вильнюсе почти в центре города, там же на бережку за поздним временем и ужин сварили на костерке, и палатки поставили. Наутро мы расставались – большая часть походников возвращалась в Москву, Танька отправлялась в Друскининкай – перенимать у родителей Машку, а я повез сына в Саулкрасты под Ригой, где мои родители отдыхали на даче маминой подруги по армии. Самому мне надо было возвращаться на работу. В поезде Вильнюс - Таллин мы столкнулись с «европейским изыском» - в МПСовских стаканах с подстаканниками проводницы подавали кипяток, а к нему пакетик растворимого кофе - вместо обычного паровозного чая.

Это – мы у виленского вокзала

А это – мы провожаем ребят в Москву, а сами остаемся до своих вечерних поездов

***

В Москве пошла череда бесконечных опытов, а к тому же с переводом в штат Института биологии развития я уже должен был выполнять всякие общественные обязанности, как все, а не по велению сердца – за компанию с коллегами. И вот по весне я был послан на овощебазу бригадиром – а что, если не впадать в формализм, так я уже 10 лет отработал в институте, и можно было спокойно меня продвинуть по административной лестнице.

На базе было пусто – старое уже сожрали и сгноили, а новое еще не выросло. Вообще те годы запомнились прогрессирующим обнищанием запасов. Часа три народ еще перекладывал то, что валялось, подметал территорию, грузил бочки с квашенной капустой, а потом работа кончилась и все стали маяться – делать нечего, а уходить с базы – хуже, чем с работы сбегать… Еще и институту потом всыплют…

Я как бригадир пошел к представителю райкома партии, который над нами надзирал и спросил, можно ли отпустить людей. – Нет! – Так делать же нечего, чего людям мерзнуть зря? – А не нужна мне твоя работа – мне нужно, чтоб ты мучился! (это – точная цитата)
Обращение в единственном числе «ты» я воспринял как личное, пошел к институтской бригаде и сказал, чтобы линяли по-тихому, а сам уселся в центре двора базы, олицетворяя собой бригаду ИБР, и курил до самого вечера…

Стали официальными и другие обязанности, которые я выполнял и до того. И мне, и нашей лаборатории очень важно было получать хоть в небольших количествах импортные нейрофармакологические препараты, и хитроумный шеф пристроил меня в институтскую комиссию, которая распределяла крохи инвалюты и оформляла заказы. Со временем оказалось, что вся практическая работа лежит на мне, и, когда я стал штатным сотрудником института, дирекция с радостью утвердила меня председателем комиссии. А дело было в том, что валюты на реактивы выделяли очень мало, и после каждой такой дележки очень сердились некоторые очень уважаемые заведующие лабораториями, которым досталось всего 50 долларов на реактивы, когда их соседям – целых 200. Валюту делили пропорционально численности лабораторий и дороговизне методов, но все равно же – обидно… Вот в дирекции и обрадовались, что теперь у них есть законная возможность вызывать меня после каждого распределения валюты и нежно просить: - Юра, сходите к профессору Д., поговорите с ней по-хорошему, объясните ситуацию – от нее опять телега… (телега - жаргонное обозначение доноса по начальству. Прим. автора)

У всей этой деятельности была одна чисто советская особенность: от заказа реактива до его получения проходил год, и сплошь и рядом, выдавая его заказчику, я встречал непонимающие глаза – мы это заказывали? Да ни в жисть! Просто люди успевали забыть свои прежние идеи и затеи, и, когда реактив приходил, уже срочно требовался совсем другой…
***
Летом 86-го мы решились взять в байдарочный поход вместе с сыном и трехлетнюю дочку. Прошлогоднее путешествие по Жяймяне и Нярису, прошедшее в замечательную погоду, настроило нас на благодушный лад, и, действительно, когда мы выбрались на берег озера недалеко от Игналины, чтобы дальше сплавляться по речке Швянтойи, солнце припекало совсем по южному. Собирая байдарку, я упрел, стал искать глазами какой-нибудь сосуд с водой, увидел бутылку, схватил, отхлебнул раз, другой… и тут до меня дошло, что не воду я пью… В никак не маркированной бутыли с нами ехал спирт, предназначенный для расчетов с местным населением и экстренных медицинских мероприятий. В этот день я греб под большим впечатлением…

К сожалению, первым днем похода солнечная погода и ограничилась, а дальше путешествие шло под почти непрерывным нудным прибалтийским дождиком. Дочке поход давался непросто, а если не покормить ее вовремя – так и нам. Поняв ситуацию, жена стала брать на переход все необходимое, включая кипяток в термосе, и готовить Машке еду прямо в лодке. Как-то в разгар кормежки мы выкатили в озеро под плотный ветер, я двигал байдарку в одиночку, а, когда на мгновение бросил грести, мы поплыли задним ходом под собственной парусностью…

Жек взял манеру исчезать на дневках, сначала нервничали, кричали, искали, потом поняли – просто надо найти ближайший муравейник или болотце с лягушками. Там это юный естествоиспытатель мог, не шевелясь и не произнося ни звука, сидеть часами и рассматривать своих любимых зверушек. Однажды рядом с нашими байдарками в воду плюхнулись только что вставшие на крыло утки, один из наших мужиков на охотничьем инстинкте хлопнул птицу веслом и, к сожалению, попал. Надо было видеть, как экологически и гуманистически воспитанные дети, предводительствуемые нашим Женечкой, взбеленились – он просто полез на взрослого дядю с кулаками, а старшие девочки устроили дружный рев. Еле утихомирили, но с «убивцем» они дня три не разговаривали, пока он лично не извинился…

«Болезнь муравейников» у сына не прошла – повзрослев, он мог встать в четыре утра, чтобы уйти в Лосиный остров и снимать тамошнюю живность – от шмелей до лосей, лис, кабанов и бобров и вернуться к вечеру...

Когда мы собрались сниматься с реки под Утяной, погода исправилась, и даже было жалко возвращаться. Тем не менее, мы вытащили все наши бебехи – пять упаковок с байдарками и с десяток рюкзаков, и стали ловить машину до Вильнюса. Толпой из десяти взрослых и семерых детей. По нашим понятиям, нам бы подошел грузовик ЗиЛ-65, но ничего похожего не появлялось. Когда на дороге возник РАФик, мы и руками махать не стали – слишком мелок. Однако, автобусик остановился сам, а, когда мы сказали водителю, что нас и вещей слишком много, он сказал, что ему виднее. Каким-то невероятным способом он уместил в своем скромном транспортном средстве и все наше барахло, и всех нас.

Дальше мы имели редкую возможность пронаблюдать все стадии строительства классного шоссе Таллин - Вильнюс: сначала просто нивелирование профиля – прогрызание возвышенностей выемками и засыпку впадин, потом появилась основа из песка и щебенки, затем на трассе возникла огромная дорожная машина, у которой из задницы вылезала ровная бетонная плита. Наконец, у этой плиты появились асфальтовые обочины, а на покрытии – нарезка, усиливающая сцепление колес с покрытием. В конце концов, на этот шедевр дорожного строительства стало можно выехать, и сумасшедшим образом загруженный автобусик попер со скоростью за 100 км/час, и мы, плотно упакованные в салоне, совершенно балдели от такого европейского кайфа.
***
А в августе после трехлетнего перерыва я снова собрался на Дальний Восток. На этот раз мы с нашим аспирантом отправились на морскую экспериментальную станцию «Троица», поскольку военные опять прибрали к рукам Витязь и первым делом разгромили там уникальную аквариалку. У нас было сразу несколько задач, одна из которых оказалась очень даже перспективной, но это стало ясно только через три года - в 89-м в черногорском Которе. А пока осталось недоумение от полученных нестандартных, выходящих за пределы наших парадигм.

Было, как всегда, голодновато, хотя кое-какая столовка на станции имелась. В один из дней, когда материала для опытов не было, а жрать от безделья хотелось особенно сильно, мы пешком отправились в Порт-Зарубино, рыбпорт в 12 км от Троицы. Ничего особенно съедобного мы там не обнаружили, но чем-то затоварились и двинули обратно. Я на ходу по обыкновению закурил и вдруг откуда-то сзади услышал оклик: – Мужик, дай закурить! Обернулся: колючка, за ней пара зэков и конвоец с автоматом.
Обычное дело, зон, жилых и рабочих, в Хасанском районе было полно. Конечно, как не поделиться куревом! Пошел к колючке, а вертухаю сказал: – Боец, я даю сигарету.

Навести автомат на человека, который к тебе обращается, труднее. Конвоир с хитроватым выражением на морде глянул на меня и… отвернулся. Конечно, он таким образом продемонстрировал, что нарушения режима охранения просто-таки не видит, а я без лишнего шума должен воспользоваться его временной слепотой. Я и воспользовался прямо под табличкой на колючке «Стой! Обходи вправо! Стреляют!» Тонкость ситуации заключалась, как и во всех случаях столкновения советского человека с Законом, в том, что была вероятность, что он вдруг возьмет и сработает. А согласно Уставу караульно-гарнизонной службы, конвоир может в любую секунду окликнуть, дать предупредительный, а потом – на поражение… Интервалы между этими действиями – на его усмотрение, а награда – 10-дневный отпуск на родину.
***
Прошло три года с момента моего перевода в ИБР, и шеф решил, что «карантин пройден» и можно попробовать подать мои документы на командировку в Котор, в черногорский Институт биологии моря. У меня на руках оставался невразумительный результат, полученный в последней экспедиции, и было очень соблазнительно добить его в цивилизованных условиях. Сочинил себе характеристику, подал все бумаги и стал ждать. Незадолго до предполагавшегося вылета в Югославию меня вызвали в управление внешних сношений Академии, почему-то это ни у кого не вызвало тревоги – решили, что это связано с тем, что для меня – это первый выезд как сотрудника института.

Я вошел в кабинет, присесть мне не предложили, а я уже увидел резолюцию на моем личном выездном деле – «Нет решения». («Нет решения» - это не значит, что власти в тупике и не знают, что предпринять. Это такая бюрократическая формула, говорящая «хрен тебе!») Это было что-то вроде «стоячего нокаута» - я не упал, но это стоило неимоверного усилия…

Коллеги улетели в Югославию и в тот раз без меня.
***
В институт биологии моря я все же попал, но не в Которский, а опять в дальневосточный, пытаться сделать то, что с нашими тамошними методическими возможностями сделать было невозможно. Впрочем, заранее это было не известно, а стало понятно намного позже. Трудности были и ненаучного плана: вдруг выяснилось, что в самый разгар сезона размножения не удается получить развития прекрасно выглядящей икры морских ежей. Дня два я провозился совершенно впустую, пока кто-то из местных коллег не высказал предположение, что это – вода в Амурском заливе! Город Владивосток не имел очистных сооружений и все 600 тысяч аборигенов вместе с городской промышленностью и транспортом использовали в этом качестве упомянутую часть Тихого океана.

Я тут же по-быстрому изготовил пару литров искусственной морской воды, и все заработало! А я пребывал в некоторой оторопи, воочию убедившись, что не такой сущности, которую человечеству не удалось бы загадить.

Мы тогда были увлечены идеей проверить, как с действием наших веществ связаны ионы кальция – тогда роль кальция во внутриклеточных процессах была в центре внимания. Что можно было, мы сделали в простых фармакологических опытах, но возник соблазн попробовать померить внутриклеточный уровень этого иона с помощью новомодного флуоресцентного зонда Quin-2. Правда, для этого требовался двухлучевой спектрофлуориметр, которого еще ни у кого не было в стране. Ладно, решили попробовать на обычном приборе, в надежде увидеть хотя бы качественный результат. Провозились месяц, и единственное, что смогли наблюсти – это высоченный пик кальция при оплодотворении, что не удивительно, но более – ничего. То, что это было неизбежно, стало ясно только через несколько лет, а сделать эту работу удалось в 94-95 годах в командировке в Англию…
***
Не все было благополучно и в стране. Миновала ППП - пятилетка пышных похорон, или гонки на лафетах, как обозначили эпоху московские остряки. Вслед за обер-жандармом Андроповым, который лечил все беды советского общества облавами в магазинах и парикмахерских, и Черненко, который уже ничего не в состоянии был делать, главой государства стал удивительно молодой для нашей геронтократии Михаил Горбачев.

С непривычки активность нового генсека удивляла, а потом потихоньку люди стали прислушиваться к смыслу того, что говорят на его встречах с трудящимися. Стали затрагивать все больше тем, о которых раньше помалкивали, и накал эмоций в осуждении наших язв становился все более высоким. Очевидно, что в первую очередь это диктовалось стремительно ухудшающимся экономическим положением. У нашего универсама на Хабаровской ногу стало некуда поставить от автомашин с номерами ВЛ и ГО – во Владимирской и Горьковской областях еды уже не стало совсем, и люди наладились затовариваться у нас – на краю Москвы.

А потом времена, когда цены на хлеб и колбасу оставались неизменны, как мировые физические константы, миновали. Не говоря уже о том, что сами эти жизненно важные продукты перестали быть константой на прилавках. Пропал кофе! Родители, отдыхавшие на Сенеже, позвонили оттуда – в сельмаге они обнаружили зеленые, нежареные зерна, и спрашивали – покупать ли? Я скомандовал – забирайте все, что есть! Так мы получили два кило этого кофе, который я, за неимением спецоборудования в виде вращающейся печки, жарил на сковородке. Чтобы не сжечь зерна, их необходимо было непрерывно перемешивать в течение пары часов. Оказывается, поджариваемый кофе, особенно чешуйки на зернах, отвратительно воняют! И сразу после жарки пить кофе совершенно невозможно – надо дать зернам остыть и проветриться.

На самое необходимое перестало хватать денег, поскольку зарплаты стремительно сжирались инфляцией, и срочно потребовался приработок. Издательство «Мир» в 89-м решило выпустить новую редакцию «Учебника физиологии», который я переводил на русский пять лет тому назад. Я сделал новый перевод, однако прибыль в нашем семейном бюджете оказалась практически незаметна: как только из издательства звонили, что надо заехать за очередной частью гонорара, так появлялось сообщение о резком падении курса рубля. Когда в 92-м позвали за очередной порцией, я, наученный горьким опытом, спросил, оправдает ли нынешний гонорар билетики на метро и автобус, чтобы доехать до издательства? В издательстве честно ответили, что насчет билетиков – не гарантируют, но, чтобы приезжал все равно – будут давать авторские экземпляры. Сыну в университете вскоре предстоял общий курс физиологии, и пришлось тащиться.

Потерпев финансовую неудачу с учебником, я принялся искать что-нибудь подоходнее, и вскоре нашел. В те времена, как опята на гнилых пнях, размножались издательства, которые принялись печатать все мировые бестселлеры, ранее у нас не издававшиеся. Никого при этом не волновало ни авторское право, ни уровень переводчиков, ни редактура с корректурой. Вот наш сосед, подвизавшийся в одном из таких новорожденных «издательских домов», предложил сделать перевод не кого-нибудь, а Стивена Кинга - «Кладбище домашних любимцев». Обещали заплатить целых 190 долларов! Это при моей тогдашней зарплате где-то баксов в 17.

Опыт литературного перевода с английского на русский у меня к тому времени ограничивался упомянутым выше «Учебником физиологии» - слух, речь, равновесие, обоняние, вкус и т.д. Поначалу дело шло туго, а потом я «въехал» в текст, который оказался написан сочно и захватывающе, и сделал работу не только с пользой, но и с удовольствием. Только концовка расстроила: во-первых, почти все умерли, а во-вторых, какой-то она показалась нарочитой, пришитой к драматичному повествованию, лишь бы выкрутиться из всего того, что автор перед тем наворотил.

Работу сдал, а буквально через несколько дней на книжном развальчике в переходе с «Октябрьской»-радиальной на кольцевую увидел ту же, уже изданную какой-то другой фирмой, книжку. Не пожалел какой-то серьезной суммы – очень хотелось сравнить свой перевод с профессиональным, как я полагал. Раскрыл наугад и попал на самый трагичный момент – гибель Гэйджа, сына главного героя, под колесами взбесившегося грузовика. Герой идет по следу на дороге, по которой размазало ребенка, и видит на асфальте шоколадку, потом бейсболку сына, потом – снова шоколадку… Черт, у меня же в переводе никаких шоколадок не было! В смятении я добрался до дому, мучительно пытаясь вспомнить текст оригинала, но толком не мог. Едва раздевшись, лихорадочно схватил книжку, пролистал к эпизоду на дороге…

Герой идет по шоссе и видит лежащий на дороге sneaker, потом бейсболку, потом снова sneaker… В общем, действительно, жуть – грузовик вышиб маленького мальчика из его кроссовок (sneakers), как это обычно и бывает, когда люди гибнут на дороге, а переводчик… Дубина! Поленился слазить в двухтомный англо-русский словарь, где это слово было, и перепутал обувь с батончиками sneakers, только что заполонившими все киоски…
Парадоксальным образом, при всех нарастающих проблемах с деньгами и пропитанием, каким-то образом именно в это время стремительно стала разрастаться семейная библиотека – книги оказались единственной доступной нам радостью, ну, а раз так, мы себе в ней не отказывали, насколько возможно. В том числе и перепавшим от издательства Стивеном Кингом.