Блог

Лондон. Дубль первый

Летом 94-го мы собрались в байдарочный поход по Сереже и Тёше. Когда снимал с антресолей байдарку, в которую было упаковано много всего разного, и она весила 65 кг, почувствовал неудобство в левом колене. Сначала не придал значения, потом колено стало опухать и болеть все сильнее, но билеты уже были куплены, сын, дочь и приятель сына били копытом в ожидании приключения, надо было ехать. Дотащили вещички до поезда, запихали байдарки на третьи полки, поужинали и расположились на ночлег.

Расположиться-то расположились только колено у меня разбухло и горело, так что об заснуть не было и речи. Мысль о том, что в Арзамасе, где у нас пересадка, надо будет тащиться в больницу была отвратительно. Я встал с полки, потому что ни лежать, ни сидеть уже не мог, и тут жаром обдало всю левую ногу от колена до ступни. Чисто интуитивно предполагаю, что накопившаяся в воспаленном колене жидкость прорвала суставную сумку и пролилась вниз по голени. Как ни странно, боль после этого ослабла, жар поутих, и я смог заснуть.

На местном поезде доехали до станции Сережа по соседству с поселком под названием, вы не поверите, Чернуха. Байдарку собирал, ползая рядом с ней на коленях. Шкуру на нее помогли натянуть парни. Что-то согрели на костерке, сын с приятелем отвалили на двойке, а со мной остались дамы – жена с дочкой. Оттолкнул байдарку, удивился, что нога не напоминает о себе… Поплыли.

Речка Сережа очень симпатичная – сильно извилистая и чистая. С правого борта тянулись леса, так что с местами для стоянок проблем не было. Повзрослевшие парни разгружали байдарки, ставили палатки, бегали за топливом, таскали воду, разводили костер, и… разгуливали по лесам. Говорят, что встретили филина в ночи – у него в свете фонаря глаза горели, как фары автомобильные. Сыночек притащил ужика, который занимался эквилибристикой у нас на веревке, где вещи сушились. Я пользовался ситуацией и старался не перегружать ногу – боялся рецидива.

Трудности возникли, когда мы вплыли в зону дубрав: огромные деревья стояли в порядочном отдалении друг от друга на ровном газоне невысокой травы, и по естественным необходимостям приходилось прогуливаться метров за 500 к каким-то чахлым кустикам на горизонте. Потом мы вплыли в Тешу, река оказалась шире, медленнее и менее интересна, и мы с легким сердцем закончили поход на станции легендарного города Мурома. В общем вагоне на третьих полках добрались до Москвы, а там на вокзале я даже рискнул взвалить на себя байдарку со всем напиханным в нее барахлом. Обошлось, хотя не от ума я это сделал, а от бравады.

Уж и не знаю, спровоцировал ли я неприятности, или они бы сами появились без моих усилий. Колено стало опять побаливать, потом ныть постоянно, но не так, чтобы ложиться и ждать скорой помощи. Скорее беда была в том, что я периодически вообще о нем забывал, и тогда месть настигала нежданно - иногда я вдруг просто падал на ходу от острой боли. Однажды – прямо у двери институтского отдела кадров, там лежать, учитывая мои отношения с этой организацией, было особенно неловко…  Все попытки консервативно залечить колено потерпели неудачу, и подруга, заведовавшая отделением в Артроцентре, что по соседству с Крутицким подворьем (тогда это была еще и городская гауптвахта) порекомендовала обратиться в медсанчасть ЗиЛа к доктору Лазко, который только что вернулся из США, где освоил технику артроскопических операций. Я все собирался ему позвонить, но тянул, предвидя какой-нибудь невеселый диагноз…

И тут к нам в Институт пришло письмо из Англии, что грант Королевского общества одобрен, и нас ждут под Новый Год в Лондоне. Получение британской визы в то время было делом непростым, никогда не забуду рыданий в соседней кабинке визового отдела женщины, с которой английская чиновница говорила в исключительно хамском тоне и, в конце концов, в визе и женщине, и ее дочке-школьнице отказала. С нас тоже, было, стали требовать каких-то бумаг и объяснений, но такое солидное приглашение – от Лондонского Королевского общества очень упростило процесс.

Однако, параллельно медицинскую проблему все же пришлось решать. Доктор посмотрел колено и сказал, что там разрыв мениска, и кроме операции никакого другого варианта нет, и что после операции я встану на ноги на второй день, а на пятый пойду домой.

- Но ты смотри, у тебя командировка в Лондон, если будут осложнения, и она сорвется, ты себе не простишь. Так что, решай – сейчас или по возвращении.

Я затянул колено эластичным бинтом и отправился на туманный Альбион. Если бы из-за ноги сорвалась эта командировка, я бы и вправду себе не простил.

Мы с шефом прилетели в Хитроу, и нас встретил ряд, наверное, из тридцати пропускников, в которых сидели иммиграционные офицеры и проверяли документы въезжающих. Подошла моя очередь, и я предъявил паспорт, приглашение и прочие положенные бумаги. Офицер, дядька средних лет задал вопрос, который я счел протокольным: - Цель поездки?

На протокольный вопрос и ответ был протокольным: - Проведение научных исследований.
Но этот деятель не унимался и задал следующий вопрос: - А в чем именно состоят исследования?

Ну, думаю, я тебе покажу!

- Я планирую изучение влияния низкомолекулярных сигнальных веществ на уровень свободных ионов кальция у ранних зародышей морских ежей в период делений дробления.

Физиономия иммиграционного офицера изобразила живейший интерес, и он спросил: - Это нейротрансмиттеры или гормоны роста?

Вот тут у меня отвалилась от удивления челюсть… Офицер, видимо, понял мою реакцию и сказал: - Я вообще-то биохимик по образованию.

Нет, ну какова вероятность наткнуться на иммиграционного офицера с дипломом биохимика в выбранном случайно одном из 30-ти проходов в аэропорту Хитроу!?

Командировка в Лондон началась перед самыми Рождественскими каникулами. Мне показали, как инъецировать флуоресцентный зонд и измерять уровень кальция, а потом все англичане исчезли, заботливо предупредив, чтобы на самое Рождество мы запаслись продуктами, потому что все будет закрыто. С 25-го декабря по 2 января мы оказались в Университетском колледже практически одни. От студенческого общежития, где мы жили, до колледжа надо было пройти сотню метров по Тотенхэм-Корт-Роуд, и с каждым днем вдоль тротуара все росли и росли сначала брустверы, а потом и стены из черных мешков – лондонские мусорщики отдыхали на общих основаниях.

Это обстоятельство нам не успело сильно досадить, а вот то, что с 25 декабря в здании колледжа перестали топить, почувствовали, как следует. Ближе к Новому Году «ручки-ножки стали зябнуть» основательно, хотя температура за бортом не опускалась днем ниже 7 градусов тепла.

Пока все было закрыто, мы наладились ходить в столовку Middlesex Hospital – недорогую и работавшую все праздники. Злокозненные медики вздумали запирать подземный ход, ведущий из Рокфеллер-билдинг, где мы работали, к себе в здание, но я, совершенно без образования в этой области, открыл их замок на раз. Кстати, названием госпиталя я немного потроллил принимавшего нас профессора – он мгновенно купился на вопрос: - А этот ваш «мидл» секс – он промежуточный или умеренный? – и стал объяснять, что, де, это историческая область Англии, пока не разглядел на моих губах мефистофельскую улыбочку.

Автошарж. Напротив Мидлсекс-госпиталя

Несмотря на ограниченность средств и необходимость хоть что-то сберечь для семьи, я решил, что не стану себе отказывать в привычке по утрам читать газету и каждый день покупал за фунт Independent или Guardian – газеты, считающиеся в Англии наиболее респектабельными. Характерно, что о России там либо не было ничего, либо ее за что-нибудь вяло осуждали. За все это время я нашел там всего один полностью позитивный материал о родной стране – это был некролог по знаменитому нашему тенору Ивану Козловскому. Такое впечатление, что им было тоскливо и тошно без привычного врага.(1)

Из газет я извлек немало новой для себя информации о быте и нравах самих англичан. Неизгладимое впечатление произвела масса заметок о жестоких родителях, которые, например, уехали в торговый центр за продуктами на два часа и оставили одних дома своих сыновей 12-ти и 9-ти лет. Когда родители вернулись домой, дети по доносу соседей уже были изъяты из семьи, а самих родителей ждали полицейские с наручниками и впоследствии арест за оставление детей в опасности. Ну ни фига себе!

Знакомство с Лондоном в тот раз получилось, эээ, поверхностным – в том смысле, что все заведения у нас на глазах стремительно закрывались, и знакомиться удавалось только с тем, что снаружи. Мы, само собой, пришли на Трафальгар-сквер, даже, помнится, разок успели заглянуть в Национальную галерею, пришли к Бэкингэм-Пэлас, просто гуляли по улицам и местам, названия которых с детства впечатались после прочтения «Приключений Шерлока Холмса». То тут, то там на глаза попадались памятные таблички, что вот здесь такой-то исторический деятель бывал- живал. А то еще и памятники попадались, вроде исполинского Черчилля, под которым грех было не сфотографироваться. Надо учесть, что тогда было модно и удобно снимать на слайдовую пленку – и людям можно показать, и с дорогим и непростым в те времена в Москве процессом печати цветного фото связываться не надо… А теперь невозможно бороться с низким разрешением, но все-таки не могу не повесить тут это фото – «Я и Черчилль»….

Новый Год мы встречали в смешанной русско-английской компании, нас с шефом как свежеприбывших расспрашивали о российских делах, а когда все освоились и хорошенько выпили, англичане заявили, что вот Геннадий (мой шеф) как-то не соответствует их представлениям о внешности русских, а вот Юрий – да. Мы не стали открывать им глаза на их заблуждение.

Судите сами. Это мы с ГенСеичем едем в поезде из Ньюкасла в Лондон.

 

Я, отметив Новый Год Советским шампанским, затем заметил на столе бутылку «Вдовы Клико», о которой столько раз читал у классиков. Налил, выпил… Какая гадость эта ваша вдова – жуткая кислятина!

2 января начался процесс возвращения в лабораторию рабочей силы, а с ней потихоньку начала расти и температура в лаборатории – надышали… Первыми стали выползать из рождественских гулянок самые трудолюбивые – аспиранты, и с появлением одного из них – Мартина - у меня лучше пошли экспериментальные дела, потому что он внес ясность в темные места методики, с которыми я не успел разобраться до Рождества. С его объяснениями был связан анекдотический случай характеризующий уровень моего устного английского и то, что люди часто не задумываются над привычным лабораторным жаргоном, который ставит в тупик посторонних.

Мартин в своих объяснениях изменений уровня ионов кальция в эмбрионе все время упоминал any bee (2) , а я никак не мог взять в толк, какое отношение к делу имеют пчелы, если мы работаем на яйцеклетках морского ежа. Когда я все же решился выяснить вопрос у Мартина, тот расхохотался: он имел в виду Эн-И-Би (NEB) – nuclear envelope breakdown – растворение зародышевого пузырька, сопровождающееся характерным повышением уровня ионов кальция, выполняющих в клетке сигнальную функцию. По мотивам этой истории я нарисовал картинку, увидев которую, Мартин воспламенился и выпросил ее, чтобы вставить в презентацию своей предстоящей защиты диссертации Ph.D.

Мессенджеры вызывают NEB.

По возвращении в Москву я тут же отправился к врачу – колено основательно отравляло жизнь. Положили, наутро проснулся, бросился было с кровати – готовиться к операции, а мне соседи по палате кричат: - Ты куда! Тебе же на ногу наступать нельзя!

Смотрю – а на колене повязка… просто у меня весь вчерашний день из-за наркоза выпал из памяти. Поэтому врачу потом пришлось повторить то, что он мне уже сказал во время операции – в Лондоне отломок мениска окончательно искромсал крестообразную связку, и ее пришлось вместе с мениском практически полностью удалить, иначе ее лохмотья угрожали хроническим воспалением и прочими неприятностями.

Что ж, сам так решил… А на костыли я и вправду встал наутро после операции, и еще дня через четыре был выписан на волю.

***