Блог

Следующий год ушел на борьбу за существование семьи, потому что на деньги, которые мне платили в институте, выжить становилось все более затруднительно. Надо отдать должное нашей дирекции – хоть и мизерные, но все-таки зарплаты мы получали достаточно ритмично, и можно вспомнить считанные случаи, когда денег приходилось ждать лишний месяц.

Внезапно в Москве появился английский ученый Майкл Уитейкер, который приехал знакомиться с открывшейся Россией и здешними своими коллегами, знал публикации шефа и мои и интересовался ими персонально. Круглоголовый здоровый детина, в молодости занимавшийся боксом, оказался профессором Лондонского Университетского Колледжа, который предложил организовать нам с шефом грант Королевского Общества (1) на работу в его лаборатории. Мы это предложение встретили с энтузиазмом, но и неверием в то, что такое счастье возможно в реальности.

Профессор Майкл Уитейкер

А пока внимание переключилось на политические события. Подстрекаемые парламентскими экстремистами и откровенными нацистами, вроде Макашова, разозленные толпы под майские праздники устроили бунты, перекрывая Садовое кольцо и горланя людоедские лозунги. Милиция вела себя очень по-вегетариански, но все-таки министру Ерину тогда удалось справиться с ситуацией, хотя пару раз над милиционерами демонстранты поглумились.

Между тем, подошел школьный выпуск у нашего старшего, который намылился по неверному пути своих родителей – в биологию. Времена моей юности, когда никто не знал, как готовиться к экзамену по биологии уже миновали. Работала стройная машина подготовки к поступлению, и самое трудное было в том, чтобы в нее проникнуть. Употребив свои профессиональные связи, я нашел кнопочку, которая открывала эту пещеру Али-Бабы, и вздумал простимулировать сына словами, которыми меня вдохновлял на подвиг мой отец – насчет того, что «еврею надо знать «на шесть», чтобы получить «пять»». И получил в ответ от сына, что ничего такого теперь нет, и можно не перенапрягаться.

И, да, оказывается, в сфере образования прежние проблемы, действительно, рассосались… А система подготовки, которой руководил ныне уже покойный профессор Андрей Каменский, не подвела и летом 93-го наш сын поступил на Биофак. Как и мои родители когда-то, я выдерживал характер и не совался на Биофак, пока шли экзамены: пятерка по биологии, потом сын преодолел убоище математики, химия и… ну, просто не мог он завалить сочинение. Была у меня надежда на новые вареники с вишней, но не выгорело – сын ни вареников, ни вишни не любит…

Волнения вокруг вступительных экзаменов сына миновали, но политическое напряжение в стране усиливалось, и ощущение надвигающейся беды усиливалось.

А тут еще и ЦСКА играл весьма посредственно, сочетая иногда крупные победы над командами из головки таблицы с разгромными поражениями от них же. И в защите, и в нападении еще действовали игроки садыринского чемпионского состава, но самое ценное из команды было изъято: мыслители, технари, затейники из связующей линии. И все потускнело и утратило эффективность. Интрига какое-то время держалась в соперничестве Спартака с волгоградским Ротором, и 3-го октября я собирался смотреть по ТВ очную встречу конкурентов за первое место. Досмотреть до конца, однако, не привелось…
***
Новости заставили забыть о футболе - показали, как Макашов и Руцкой командуют захватом мэрии на Новом Арбате, а потом посылают грузовики к телецентру. Помню лица белодомовских – бешеную, злобную радость, предчувствие близкого реванша и расплаты за все обиды. И возникло ясное ощущение отвращения и опасности. Люди с такими лицами не разбирают правого и виноватого – быдло, предвкушающее, как будет топтать и гнобить…

А потом телекартинка сорвалась… По всем каналам. Несколько лет спустя, когда будет гореть Останкинская башня, и одна за другой будут срываться картинки программ, будет не так тошно. Даже какой-то веселый интерес – а вот что будет с городом, у которого отобрали любимый наркотик? Кстати, никто не помер, смотрели Рен-ТВ, работавший по кабелю, раскупили видео, гуляли, черт подери, с соседями разговаривали…

А тогда, в октябре 93-го, погасшее телевидение было грозным знаком – власть потерялась, не может ничего. Дело плохо… Даже то, что на Ямской возобновили передачи – в наспех оборудованной студии с ведущими в рубашках и свитерках – только добавляло ощущения военной опасности и полной импровизированности действий власти.

Мы сидели у телевизоров, не отрываясь. Пришли в студию несколько поддатые Любимов и Листьев – сказали-де, мы вот хорошо выпили и провели время, а теперь идем спать, чего и вам желаем. Лужков призвал к спокойствию и попросил оставаться в своих домах – власть справится сама. А потом на экране появились люди, которым я доверял, и в простых словах сказали, что дело плохо – коммуно-фашистский путч. Граждане, которым дорога демократия и свобода, – собирайтесь у московской мэрии на Тверской. Собрались, поехали.

На «Пушкинской» у эскалаторов два милиционера обратились к нам: - Ребята! Вы куда? – К мэрии. – А нам-то куда? Почему же нам никто ничего не сказал? Нас же здесь много!

Вот не думал, что доживу до такого вопроса от милиционера. За следующие сутки в самом центре Москвы я видел всего еще трех этих служителей правопорядка и трех спецназовцев.

Около половины двенадцатого ночи мы вышли на запруженную народом Тверскую. Вход на нее с Пушкинской был прикрыт «баррикадой» из цветочных кадок, собранных по сторонам улицы. Как говорил пан Паливец, цена этой фортеции была - дерьмо. Но было весело, народ все прибывал. С балкона мэрии говорили разные хорошие люди, поперек Тверской тянулись еще две или три баррикады, порядка не было никакого, и при грамотном подходе брать все нашу компанию можно было без проблем. Потом, видимо, кто-то из начальства понял, что с толпой надо что-то делать, и специальные крикуны стали склонять народ пострадать за Демократию и строиться во взводы.

Мы с женой встали в строй, потому что коммуно-фашистский переворот считали отвратительным в принципе и смертельно опасным для нашей семьи. Иллюзий по поводу того, к чему приведет победа таких погромщиков, как Макашов, у нас не было. Из разговора по телефону-автомату с оставшимися дома родителями мы знали, что белодомовские действуют оружием и штурмовали останкинский телецентр. В детстве я читал книжки про Треблинку и Бабий Яр и про себя тогда еще решил, что вот так, как баран на бойню, не пойду.

Рассказывают, что от раздачи собравшимся на Тверской 10 000 автоматов со складов МЧС отделяло только 20 минут – принципиально решение было принято. В тот момент позиция армии была неясна еще ей самой, а «царь» уже прилетел в Кремль на вертолете и был готов бросить в бой то, что было под рукой и абсолютно надежно с идейной точки зрения.

Опять-таки по рассказам, в Белом доме добровольцам оружие выдавать начали, но один из первых же бойцов от большого умения сразу же нажал на спуск и не убил никого по удивительной случайности. Если бы оружие все-таки было роздано, уверен – самые страшные жертвы были бы от «дружественного огня».

Однако минула нас чаша сия, и остались мы на баррикадах голые и босые. Народ разобрал с помойки какое-то дубьё – «вооружился». Появился еще один признак организации обороны – пришел какой-то полковник с картонной коробочкой и стал раздавать значки с двуглавым нашим орлом. Сказал – опознавательный знак. Значок разглядеть ночью можно было только в прибор ночного видения, что, несомненно, облегчает прицеливание. Вполголоса судили между собой – что делать, если красные и впрямь припрутся. В общем, пришли к тому, что, если те будут при оружии, - рассыпаться по дворам, а если, как мы – с голой задницей, наполненной энтузиазмом, то драться подручными средствами.

Время от времени проносился слух, что на нас идут – колонна офицеров от Белого Дома. В темноте поверить в это было легко, даже кто-то кричал, что «вот они, вот они!» Но никто так и не пришел. В параллель то и дело начинали кричать, что армия входит в город. Судя по последующей информации, кричали и тогда, когда армия еще и сама не знала, куда она пойдет, и когда уже решила, но еще никуда не вошла, и когда вошла-таки. Но это-то мы услышали без всяких слухов… Вся армия, которую видели мы сами – пара милиционеров с автоматами, которые прошли с Тверской в тот подъезд мэрии, который располагался с нашей стороны.

Москва стала просыпаться около шести утра, и к нам на баррикаду пришла тетенька – принесла термос с чаем, пирожки какие-то или картошку. Как ни странно, но жрать совершенно не хотелось, а вот чайку горяченького проглотил с удовольствием. То, что тетенька о нас позаботилась, было необыкновенно приятно. Она – первая, ни свет, ни заря, откуда-то из Мытищ.

Ночью тихо было: кроме наших собственных криков – ничего. А поближе к семи стало чувствоваться, что там, у реки, заваривается серьезная каша. То, что войска в городе и исполняют приказы Ельцина, было более или менее точно известно – и по слухам, и из телесообщений, о которых то тут, то там узнавали по телефонам-автоматам. (Напоминаю, что до мобильных телефонов оставались еще годы). Ситуация с информацией была похожа на соревнования по лыжам или другие гонки – вроде, кто на стадионе, тот все сам видит, но видит-то только то, что проносится прямо перед ним, а откуда принеслось и куда унеслось – неведомо. А вот у телевизора – там и вести с трассы, и сравнение текущих результатов, и повторы самых впечатляющих аварий, да еще и объяснения для неграмотных. Так что те, кто остался дома, были информированы намного лучше нас. Правда, сами они не слышали, как грохнула пушка – знатоки во взводе поцокали языками и авторитетно сказали, что бьет 125-мм танковое орудие. Кто стрелял, куда попал – аллах ведает.

Самое сильное ощущение: - Господи! Это в Москве, моем городе, лупят танки! Вот – в паре километров от меня, там, на берегу Москвы-реки идет огневой бой! С ума сойти!

Около 10-ти утра, если мне не изменяет память, было объявлено, что белодомовским предъявлен ультиматум, но более частые орудийные выстрелы начались еще до того. Тут за нами пришли и сказали, что нас переводят на другую баррикаду.

Новое место службы располагалось так, что фронтом оно было обращено к Манежной площади, а правым флангом упиралась в театр Ермоловой, чья железная ограда красовалась посреди баррикады в качестве конструктивного элемента. Завхоз театра сразу начал ныть, чтобы отдали оградку. Отдали мы ему его любимое имущество, но я заодно, представившись офицером медицинской службы, выцыганил у него для бойцов с нашей баррикады право пользования их сортиром, поскольку иначе театр будет обгажен со всех сторон, так что никакая оградка не поможет, а выгребать, в конце концов – ему.

И эта баррикада, хоть и повыше первой, была, в общем-то оборонительной фикцией – кадки с растениями, какие-то доски и прочая ерунда. Тем временем встало довольно теплое солнышко, и настроение, соответственно, получшало.
Часов с 11-ти стали проявляться признаки некоторой организационной деятельности: у нас за спиной с ревом и вонью, выезжая из Камергерского, стали выстраиваться в двойную линию КАМАЗы какого-то автопредприятия. Это, пожалуй, было посерьезней, чем все наворочанное на Тверской за ночь. Потом началось соревнование разных фирм по заботе о защитниках баррикад – так и замелькали фургончики и грузовички со всякой снедью и водой.

Тут еще случился эпизод, совершенно для кино. Если бы мне такое показали, я б так и сказал: - Кино! А тут к баррикаде, не спеша, опираясь на руку юной симпатичной девицы лет 19-ти – 20-ти, приближалась старая дама в красном пальто. Именно так – Старая Дама. Стоило на нее взглянуть, и другого определения уже и быть не могло. Все еще с осанистой фигурой, в шляпке – ну, конечно, старая дама. Только вот ноги подводят, поэтому эскортирует явная внучка (черт, может, и правнучка).

- Где тут можно посидеть за демократию?

Умри, лучше не скажешь! Старой Даме раздобыли табурет, и она сидела за демократию аж до обеда. Жизнь тем временем продолжалась. Никто нас не атаковал, сообщения от Белого Дома были вдохновляющими – сплошные успехи. По Охотному и Моховой шло обычное движение транспорта, и на пересечении с Тверской стоял регулировщик. Это был третий мент, которого мы видели на Тверской с тех пор, как приехали. Больше никого! Это на Тверской-то! Льщу себя мыслью, что наше присутствие было небессмысленным: когда в центре Москвы не было никакой власти, люди на баррикадах создавали хотя бы ее видимость. Черт его знает, может быть, это предотвратило погромы – не политические, а от безвластия и возможности безнаказанно покуражиться и пограбить. Охотнички на такое всегда находятся.

Народ на баррикаде собрался самый разный. К моему удивлению, отнюдь не только сплошная интеллигенция, там был и мелкий предприниматель, и рабочие. Суммарный мотив прихода на Тверскую – отвращение к красно-коричневым. Отношение к президенту – либо ироническое, либо неодобрительное, до легкого презрения. Но в тот момент это был человек, который олицетворял свободу и перспективу Отечества.

На Тверской шли две параллельные жизни: на баррикадах трепались и проявляли бдительность, простые обыватели просачивались вдоль стен домов по своим делам в оставленные там узкие проходы. Когда громыхали пушки – втягивали головы в плечи, но продолжали идти, даже не прибавляя ходу. Наш сын, покрутившись в университете пару лекций, счел, что делать ему там больше нечего и надо поехать поддержать папу с мамой. Он решил, что нас как наиболее боеспособное подразделение перебросили в решающее место сражения, и мы где-то на подступах к Белому Дому. Ну и оказался в огромной толпе, по которой вскоре стали постреливать. Сын понял, что это не кино, и изображать неподвижную мишень не стал. Впоследствии оказалось, что его однокурсника тогда серьезно ранили.

Когда с Белым Домом было покончено, стрельба стала расползаться по центру города – мы слышали автоматные очереди со стороны улицы Герцена. Часов в пять вечера на баррикаду пришел кто-то из начальников и сказал, что часть взвода надо перевести на баррикаду у Кремля. Так продолжился наш боевой поход. Баррикада эта – наиболее серьезное препятствие, которое я встретил в тот раз, был свалена из металлических ограждений стройки (шедшей тогда и многие годы после того реставрации Исторического музея). И высотой она была побольше, и перебираться через эти железяки было бы трудновато – можно было и ноги переломать.

Перехватывала она Кремлевский проезд – между стеной Кремля и Историческим музеем. Обнаружилось, что мы тут не одни – за каждым зубцом стены стояло по солдату. С автоматом. Так что мы тут олицетворяли народный Резистанс, а вообще-то, бойцы были наготове. Собственно, и здесь, и в прежних местах были мы горой пушечного мяса.
На этой баррикаде с ночи сидела большая молодежная компания. Рассказали, что, когда они там появились, никого кругом не было – ни ментов, ни охраны. На Красной площади! Дело было к вечеру, но еще не стало холодно, поэтому костер, который мы разожгли, был больше для настроения и из хулиганского стремления именно разжечь костер на Красной площади. Представьте, безлюдная белым днем Красная площадь, а на ней – костры.

Ну, не было у нас тогда телефонов с фотокамерами. И просто фотоаппаратов не было - когда шли на дело, честно говоря, не думали, как себя увековечить. Слева - это монтаж, чтоб вы имели представление о месте и фактуре

За баррикадой толпился народ, по большей части выражали нам одобрение, но появилось и пара персонажей, которые обозвали нас предателями Родины, заявили, что пришли от Белого Дома, в котором сегодня расстреляли Россию. Были они изрядно пьяны, и их послали по всем осям в разные стороны. Иностранцы постоянно подходили и несколько нервно интересовались, кто занимает баррикаду, кто выигрывает, какой счет и какова идеологическая позиция защитников баррикады. Отходили успокоенные.

В 23.00 пришло сообщение, что защитники баррикад могут расходиться, но ребята, просидевшие там своей компанией без малого сутки, не хотели лишаться кайфа еще одной веселой ночки в мемориальном месте, и решили остаться там до утра, а мы с женой двинули домой.

Я не переоцениваю ни своей роли, ни тех, кто был тогда со мной рядом на баррикадах. Понимали мы – паны дерутся, холопских чубов не пожалеют. Конечно, всех использовали – и нас, и тех, кто у Белого Дома кучнился. И все же. Те паны, что были в Кремле и в мэрии, конечно же, были абсолютно беспринципны, что многократно подтверждалось до и после. Но уж больно омерзительны и жестоки были их оппоненты. С их приходом к власти моря крови было бы не избежать. Это их стиль и прокламированная цель. Потому-то они, по-моему, тогда и проиграли - слишком зверообразны были даже для нашего диковатого политического ландшафта.

Между прочим, как ни относись к тому, что происходило в России в начале 90-х, один потрясший меня эффект был достигнут с невероятной легкостью. Без каких-либо дополнительных капиталовложений, просто в результате того, что коммунистическая партия перестала лезть без мыла в сельское хозяйство, оно буквально за два-три сезона восстановило утраченную после Октябрьской революции способность кормить свой народ и вывозить продукцию за рубеж. Ради одного этого стоило проститься со старым режимом и не дать всяким Макашовым и Зюгановым его реставрировать. Впрочем, последующие события в других сферах, помимо сельскохозяйственной, вернули к жизни многие черты советской власти, лишь в несколько припомаженном оформлении. Ведь нынешний режим – это, в сущности, и есть советская власть плюс свобода обогащения этой власти.

А чемпионат тот мы опять провалили... То был последний турнир, в котором игру команды определяли оставшиеся или вернувшиеся после кратковременного отсутствия игроки чемпионского состава 91-го года. Однако уже вошли в основу и наши доморощенные молодые, успевшие отличиться на чемпионате Европы среди молодежи – Гущин, Гришин, Минько, Новосадов и совсем юный Владислав Радимов.