Блог

В промежутке между поездками в Англию, пока не стало известно доподлинно, что нам одобрят третью поездку в Англию, я поговорил с шефом насчет других вариантов работы за бугром. Речь зашла о сотрудничестве с итальянской коллегой из Генуи, работавшей по близкой тематике, но ГенСеич это довольно резко обрубил, я так понял – этот контакт шеф держал в уме для самого себя. Впрочем, он же подал плодотворную идею связаться с профессором Университета Палермо Давиде Файсом, в прошлом - выпускником Биофака МГУ, постоянно занимавшийся советско-итальянским научным сотрудничеством. Сейчас уже и не помню, как и у кого раздобыл информацию о профессоре и его адрес, списался с ним и договорился о месячной командировке.

Professore Davide Fais

Вообще-то это было совершеннейшей импровизацией и арапством – я ехал на собственные скудные средства, а билеты оплатил за счет гранта РФФИ, по-моему, первого в истории фонда, нашей лаборатории и института. Потом выяснилось, что, вроде бы экспедиции и командировки за рубеж не оплачиваются, но тогда в этом еще не разобрались ни в институтах, ни в самом фонде, и как-то моя самодеятельность сошла с рук.

Сотрудник кафедры биологии развития университета встретил меня в маленьком аэропорту Палермо, а утром зашел за мной, чтобы проводить на работу, и по дороге завел в кафе, где напоил кофе по-сицилийски: в маленькой чашечке на донышке было несколько миллилитров черной, как деготь, жидкости, издающей сногсшибательный кофейный запах. Я даже засомневался – не издеваются ли надо мной, чайником с мороза – там было еле-еле кончик языка обмакнуть. Осторожно заозирался по сторонам, но – нет, у всех такие же чашечки, у всех на донышке. В общем, я рискнул и отпил, насколько это было возможно. Эффект – как от выстрела в голову, сколько я потом ни пытался получить в домашних условиях такую крепость напитка, ничего не выходило. А там это в порядке вещей, такой же крепости кофе непрерывно варили в лаборантской сотрудники и пили, по-моему, тоже непрерывно.

Любезный профессор Файс устроил меня в студенческой общаге и организовал бесплатное питание в тамошней столовке по программе Коперникус, к которой я не имел никакого отношения. Обеды, которыми кормили палермитанских студентов, показались несъедаемыми – огромные тарелки с осьминогами, кальмарами, мидиями и маринованными овощами, но юные коллеги с ними легко справлялись. Их пример толкнул и меня на эксперимент – никогда больше я не проглатывал такого количества пищи за раз. Это оказалось офигительно не только по количеству, но и по вкусу – иначе бы я все это не съел. Потом в Москве отвратительная привычка обильно питаться создавала большие трудности, пока постепенно не вернулся к обычному рациону.

Видимо, старшие сотрудники тоже питались очень вдумчиво и, может быть, даже основательнее, чем студенты. Я приметил, что их основная масса пребывала на рабочих местах часов до двух, а потом отбывала домой обедать. Кое-кто возвращался часа через два, а кто и вовсе не возвращался, во всяком случае после обеда на кафедре биологии развития было абсолютно тихо. Кстати, само это заведение, где я проработал месяц, поразило огромностью лабораторий. По ним вполне можно было кататься на велосипеде, тем более, что до вытяжки, мойки и холодильника топать было неблизко.

Самая трогательная деталь пейзажа: рядом с кафедрой располагался изрядный заполненный водой котлован – след заброшенной из-за прекращения финансирования второй очереди строительства университета. Высоко над котлованом покачивался на тросе подъемного крана колесный дизель. Когда я спросил палермитанского профессора, что на такой высоте делает это устройство, он ответил: - Висит… чтоб не сперли…

Что-то родное послышалось мне в его сицилийском…

В чем-то они даже превзошли нас. Кафедра биологии развития располагалась на Корсо Витторио-Эммануэле II, а деканат биологического факультета – в центре города на Виа Аркирафи, по местным меркам – довольно далеко, а по-московски – практически рядом. Тем не менее, когда с кафедры надо было доставить какие-то бумаги в деканат, отправлялись, естественно, не пешком, а на машине. Проблема состояла в том, что в центре города были большие трудности с парковкой, и прямо рядом с деканатом она была запрещена, но полиция смотрела сквозь пальцы на машины, в которых кто-то сидит. Поэтому с кафедры биологии развития в деканат на машине отправлялись вдвоем: водитель и курьер. Если рядом с деканатом удавалось приткнуть машину, то водитель оставался в ней, чтобы полиция не утащила машину на штрафстоянку, а курьер шел отдавать и забирать бумаги, а если места найти не удавалось, то курьер уходил с бумагами, а водитель нарезал круги вокруг деканата, пока оттуда не появится его курьер…

Рядом со мной работали профессор МГУ Поляков и его аспирантка – русоволосая и росточком сантиметров в 155 или около того. Как-то раз, когда мимо лаборатории проследовала, гомоня, толпа студенток-сицилианок, аспирантка приосанилась и горделиво сообщила: - Я себя здесь чувствую рослой блондинкой.

Российские биологи, конечно же, немедленно объединились в борьбе с вечерним «некуда деваться» после напряженного рабочего дня, и борьба эта сплошь и рядом заканчивалась заполночь. После этого мне надо было пройти по улицам Палермо километра два до своего общежития с, поначалу, полутора тысячами долларов в кармане – всем, что удалось насобирать дома для поездки. Это придавало некоторый нерв таким прогулкам, однако, столица мафии оказалась тихим городком, где на улицах ночью не встретишь никогошеньки.

А вскоре по приезде мы с коллегой были званы на ужин к заведующему кафедрой профессору, в прошлом сенатору Итальянской республики от коммунистической партии Джованни Джудиче, которого я больше знал как автора монографии об эмбриональном развитии морских ежей.

Senatore comunista, professore etc Giovanni Giudice

Я решил, что идти с пустыми руками неудобно, и по-быстрому пером и тушью перерисовал свою старую картинку, отражающую проблематику биологии эмбрионального развития. Исходно она была русскоязычной, но для данного случая я внес в нее поправку, заменив «Ну, и?» на местное «Alora?». Мы явились в дом профессора, и я между прочим презентовал ему свое творчество. Хозяин дома милостиво улыбнулся картинке и поставил ее за стекло на полку книжного шкафа рядом с другим рисунком сделанным пером и тушью со словами: - Спасибо. А вот эту мне Ренато Гуттузо подарил...

Аллегория исследований раннего эмбрионального развития. «Alora?» на экране – означает «Ну, и?».

Постепенно подошли остальные гости - местная университетская профессура. Все, как один, коммунисты или «синистра» (левые) – это был хороший тон среди местной интеллигенции, а этнически – почти сплошь греки. Это население острова держится с древних времен – в соседних Сиракузах трудился известный греческий физик Архимед.

Минут пять беседы и тост были посвящены гостям из России, а потом… началась длительная и очень оживленная дискуссия о рецептах приготовления мусаки – местного деликатеса греческого происхождения. А я углубился в агитационно-пропагандистскую дискуссию с дочкой профессора. Молодая экспансивная женщина, прилично изъяснявшаяся на русском, видимо, в силу семейной традиции, оказалась убежденной, если не сказать – фанатичной коммунисткой. Она мне рассказала о преимуществе и ценности социализма, а я ей долго перечислял убитых Сталиным советских ученых. Вряд ли я поколебал ее догмы, но сам душу отвел.

Затея, ради которой я отправился на этот древний остров, состояла в изотопных опытах, подобных тем, что я ставил в 91-м году на Дальнем Востоке, но с более широким набором лигандов рецепторов. Забавно, что сама кафедра ничего не делала на зародышах морских ежей, и для моей работы их покупали у местного рыбака. Потихоньку там спохватились, что грех пропадать добру, и стали показывать студентам раннее развитие морских ежей – оно, и вправду, красивое и захватывающее. А у меня стало получаться примерно то, что и должно было: специфическое связывание серотонинового лиганда, меченого изотопом, я получал исправно, а вот надежда понять, каким типом рецептора это обусловлено, была необоснованной и не оправдалась.

На студенческих харчах, рассчитанных на юных Гаргантюа, я бодро отработал месяц. Два выходных за месяц были потрачены: один – на поездку в Агридженто, а второй – на исторические места самого Палермо. С первым получилось неудачно: сама дорога через центр острова с севера на юг оказалась живописной, а вот в пункте назначения мы с коллегой, не имея никакого путеводителя, погуляли по приморской части города, но, как выяснилось задним числом, не увидели древнегреческих храмов, которые, говорят, сохранились чуть ли не лучше всех в мире. Очень стыдно за такой epic fail. От достопримечательностей Палермо осталось воспоминание, что чуть ли не все они прошли тернистым путем: греческие храмы перешивались в мусульманские, а те – в норманнские, а потом – в итальянские, и все эти переделки наслаивались одна на другую, формируя совершенно уникальную сицилийскую эклектику.

Под самое католическое Рождество при 20 градусах тепла я засобирался домой. А перед отъездом, впечатленный местным кофе до глубины души, попросил коллегу Полякова свести меня в местную фирму, торгующую этим замечательным товаром. Там я попросил два килограмма, чем произвел небольшой переполох среди персонала – продавец насыпал мне пакет зерен, вскрикнул «момент!», куда-то убежал и притащил коробку с шестью маленькими кофейными чашечками (одна из них дожила до наших дней), еще раз вскрикнул «момент!», убежал и вернулся с фирменным календарем… Оказалось, что мой заказ был необычен и по местным меркам близок к оптовой закупке – палермитанцы-то покупают граммов по 100, по двести…

С добычей в виде результатов, кофе и чашечек я вернулся домой, а там нарвался на афронт от собственных детей. Дело в том, что я так боялся загубить изотоп и препараты, с которыми мне надо было работать в Палермо, что подогнал пересадки в римском аэропорту Фьюминчино с минимальным зазором, и Рима, соответственно, не повидал. Мои дети достаточно недвусмысленно продемонстрировали свое отношение к папочкиному трудовому фанатизму, высказавшись в том смысле, что препараты, это, конечно, очень важно, но Рим не посмотреть, побывав в нем, – это достижение! В общем, все, как в песне про Сашу Дулова…
***
А в ЦСКА случился конфликт между главным тренером и главой клуба, и команду разорвали пополам. Не зная доподлинно всех тонкостей и перипетий, делать какие-то выводы и кого-то серьезно обвинять не берусь. Очень сильно подозреваю, что товарищ Барановский сыграл свою роль, подобную той, которую он сыграл во временной гибели хоккейного ЦСКА. С другой стороны, как получилось, что контрактами ряда игроков владел главный тренер Тарханов и смог увести их за собой в «Торпедо»?

Валере Минько и Сереже Семаку, которые остались и удержали команду наплаву – огромная благодарность, все-таки они обеспечили сохранение преемственности, но, конечно, разрыв сказался очень тяжело. В том сезоне случилась масса унижений, в особенности в матче с «Торпедо» и ушедшими туда бывшими армейцами, закончившийся разгромом 0:5. Так мы за это и не рассчитались с «Торпедо» до того, как оно утопло в пучине финансового разорения и спортивного разложения… Печальна судьба ни в чем неповинных болельщиков – по большей части, и вправду, рабочих ЗиЛа и жителей окрестных кварталов. Нет там теперь автозавода, а команда, долго обреталась в низах российского профессионального футбола в качестве печального примера того, во что выливается эгоизм завладевших клубом людей. Лишь весной 2019-го «Торпедо» приподнялось и вырвалась в ФНЛ, а потом пало вновь…
***
Третий визит в Англию уже пришелся на Университет Ньюкасла-на-Тайне.

На этот раз мы с шефом прямо в Хитроу загрузились в автобус и рванули на север. Прождав час на остановке встречающую нас коллегу, мы все же оказались в общежитии, на этот раз – для аспирантов и приглашенных сотрудников - в двух кварталах от Medical School. На работу ходили пешочком, кормились самостоятельно – шеф варил по утрам поридж, а для вкуса в него крошили киви или бананы. Это у нас был период, когда мы пытались перепробовать все экзотические фрукты, о которых всю жизнь читали в приключенческих романах про жаркие страны, но которых в глаза не видели и вкуса их себе не представляли. Всякие эти манго, авокадо, папайи и прочее. Надо сказать, что, откушав по разу всей этой экзотики, мы вернулись к привычным винограду, яблокам, вот киви, разок - ананасу – они показалось самыми вкусными. Единственное сильное впечатление я вынес от passion fruit, который, оказывается не такая уж экзотика и имеет русское название – пассифлора. Это такая штуковина размером с большую сливу, у которой внутри зеленоватое желеобразное содержимое, честно говоря, внешне больше всего похожее на соплю с множеством косточек. На вкус – приятно кисло-сладкое с каким-то ароматом, который уже не помню.

Прогулки в универсамы на главной улице города оставили еще одно впечатление: по ним на приличной скорости рассекали инвалидные мотоколяски уже с предельно упрошенным ручным управлением – джойстиками, а в магазинах всюду были пандусы с этажа на этаж. От этого казалось, что в городе много инвалидов, пока мне в голову не пришла простая мысль, что это не инвалидов много, а возможностей у них вылезать из своих нор и свободно перемещаться по своим надобностям по городу, которых наши лишены, а оттого и не видны, будто их нет. А они были…

Впрочем, появление такой лекции могло быть объяснимо. Город этот специфический, между прочим, в те времена этнически резко отличавшийся от Лондона, в котором «двунадесят язык», полно этнически чистых кварталов. К моему удивлению, Сохо, описанный в худлитературе как район всяческих злачных мест, превратился в гетто таиландцев и прочих экспатов из юго-восточной Азии. В Ньюкасле же африканцы были столь же редки, как в Москве моего детства, этот в прошлом центр английской металлургии и горной промышленности, крупнейший порт – потихоньку всего этого лишился и пришел в упадок. Работали только два университета: Ньюкаслский и Нортумберлендский. Местное население, по большей части безработное, тихо ненавидело университетских – студентов, потому что они из богатых, и сотрудников – за то, что у них есть работа, и больно хорошо они живут. Периодически появлялись в местной прессе сообщения о нападениях на студентов (чаще – студенток) прямо в районе университетов.

Нерастраченная нервная и физическая энергия населения уходила на футбол. Его в Ньюкасле не заметить мы не могли – Университет стоит на другом конце той же улицы, что и стадион «Сент-Джеймс Парк». Толпа на футбол и с футбола перла мимо университетской общаги, в которой мы квартировали. В одиночку, компаниями и семьями, пешком и на тачках всех фасонов и эпох. Каждый раз, судя по всему, – полный стадион. Туда идут веселые, обратно – в зависимости от результата. Нас в Медицинской Школе перед матчами каждый раз предупреждали, чтобы были поосторожнее и не лезли под толпу.

«Ньюкасл Юнайтед», только что выбравшийся в Премьер-лигу из Чемпионшипа, играл тогда неплохо, держался в лидирующей группе, радуя изголодавшихся по победам местных болельщиков. По большей части при нас они выигрывали, и город не очень страдал, а вот сразу после нашего отъезда – продули кому-то из грандов. Нам потом коллеги писали по е-мэйлу, что главную улицу Ньюкасла, на которой основные торговые центры, разнесли в щепки. Тамошний «Маркс и Спенсер» потом две недели стекла вставлял. В итоге Ньюкасл занял шестое место, что для дебютанта высшей лиги английского футбола – большой успех, и город избежал новых разрушений.

Я б, конечно, сходил на футбол, но цены на билеты были недоступны, соваться на трибуны чужаку очень не советовали, да и ни сил, ни времени на добывание билетов не было. Все отнимала работа по измерению уровня ионов кальция, в которой я вышел на финишную прямую и к концу командировки ее добил. Один опыт получился просто на удивление: мне удалось пять раза так аккуратно сменить среду в экспериментальной камере, не сорвав при этом клетку, помеченную флуоресцентным зондом, чтобы сначала наблюдать эффект антагониста серотонина, потом – последовательно введения агониста и антагониста, и, наконец, сначала блокатора кальциевых каналов, а потом антагониста. Тогда в одной из бесед за ужином шеф сказал мне, как и почти 20 лет назад: - Юра, у Вас материал на докторскую набран.

Как и прежде, я внутренне взъерепенился, потому что сам этого еще не прочувствовал и, даже наоборот, находился в некотором недоумении по поводу выстраивания логики своей предшествующей и последующей работы, но все же впервые задумался над этим серьезно – материальные последствия защиты докторской были уже далеко не такими, как раньше, но с точки зрения выживания лаборатории это могло оказаться (и оказалось) существенным.

С культурной программой после Лондона тут было бедновато – мы нашли Ньюкаслский замок XII века, обозрели его снаружи, а внутрь не попали. В самый последний выходной, которых за три месяца у нас было три, мы рванули в недалекий от Ньюкасла Эдинбург. Езды там на поезде часа два, и вот мы у Бервика форсируем Твид и оказываемся на земле Шотландии. Не заметить этого совершенно невозможно: все увешано синими флагами с белыми андреевскими крестами, а в первой же лавке, где мы разменяли 20 фунтовую купюру, нам вручили сдачу фунтами Банка Шотландии. Между прочим, очень рекомендовали избавиться от этих денежек ДО того, как мы пересечем границу Шотландии в обратном направлении.

Времени у нас было немного, и мы быстрым шагом двинули в гору – к Эдинбургскому замку. По дороге то тут, то там стали попадаться волынщики, которые с разной степенью мастерства извлекали звуки из своих специфических инструментов. Потом мимо протопал караул шотландских стрелков в килтах с тартанами и самозарядными винтовками, а за стеной замка мы окунулись в плотную толпу таких же, как сами, глазеющих и любопытствующих. Вид с Замковой скалы впечатляющий! Еще я обратил внимание, что шотландские police-women существенно симпатичнее своих английских коллег, а одна, рыженькая – просто очень хороша! Так что не зря съездили.

Замковая гора в Эдинбурге. Авторство: Klaus Hermsen. Собственная работа, CC BY-SA 3.0, https://commons.wikimedia.org/w/index.php?curid=1185065

Спустившись с горы, мы, мимо роскошного монумента Вальтеру Скотту, отправились в Эдинбургскую картинную галерею – в компании с моим шефом миновать такое заведение было немыслимо, да и я сам не прочь… Там меня поразил совершенно непривычный Эль-Греко – совсем непохожий на того, что у нас в Пушкинском, и замечательные малые голландцы. Эдинбург меня очаровал и своими достопримечательностями, и какой-то ощутимой своеобычностью. Я еще успел забежать в книжный магазин и поинтересоваться, нет ли у них чего-нибудь по шотландской земельной геральдике – предмете моего тогдашнего хобби. В том магазине, куда я попал, такой книги не оказалось, но впечатленная моим нестандартным интересом к шотландской истории менеджер магазина созвонилась с другим книжным их фирмы – в двух кварталах оттуда, где по ее компьютеру такая книга числилась в наличии. Тетенька объяснила, куда идти, а там меня уже ждали: книжка, изданная несколько лет назад, которая лежала у них на полке и, видимо, ждала, когда я доберусь до Эдинбурга.

День завершился торжественным ужином в гостях у принимавшего нас британского коллеги. Продав свой лондонский дом, он приобрел поместье то ли XV, то ли XVI века – с впечатляющими черными балками потолка, конюшнями и хозяйственными постройками из дикого камня. За домами простиралось поле, на котором профессорский кот охотился на крольчат.

Через день нас провожала лаборатория, мы славно выпили и закусили за окончание работы, которая вылилась в четыре совместных публикации в неплохих международных журналах. Хозяева пожелали нам всего хорошего… и перешли к обсуждению адюльтера принцессы Дианы, который был в тот момент новостью номер один в Британии. Вообще, темы интеллигентского трепа за выпивкой за рубежом, как я приметил, сильно от наших отличаются – там никто не «травит за политику»…

Грант Королевского общества закончился очень приятным для нас сюрпризом: помимо оплаты пребывания в Англии нам с шефом отпустили средства на приобретение материнских плат с суперсовременными в тот момент 486-ми процессорами, на которых мы построили себе первые вполне качественные компы.