Старший научный сотрудник НИИ Хромосомных РЕакций На Алкоголь, для краткости - НИИ ХРЕНА, Коробков брел по предновогодней залитой бывшим снегом улице в баню. Раз в год, надо или не надо…

Жизнь работника Серпузовского научного городка тяжела и неказиста. Когда-то здесь был цветущий сад, залитый сияющими потоками госфинансирования. НИИ ХРЕНА, при этом, отхватывал львиную долю, оставляя другим институтикам крохи. Затея состояла в том, чтобы путем сначала отбора случайных мутаций, а потом и направленным воздействием на геном вывести особь, которая бы использовала в качестве источника энергии спирт, дешевую и практически неисчерпаемую пищу. В качестве полезного побочного эффекта надеялись сохранить легкую эйфорию, которая возникает при потреблении этого «вечного хлеба». Были достигнуты значительные успехи. Теперь от этого великолепия остались слезы – бюджет иссяк, а народ нагло повадился жрать всякие, ранее невиданные, менее энергетические, но, говорят, более приятные на вкус продукты.

Однако ж, на обязательную предновогоднюю баню накопилось с поллимона с миллионных зарплат, а там, в парной, ждет недурственная компания старых друзей – таких же, как он сам умельцев разных наук. Раньше по традиции под Новый Год они собирались в бане Отделения Академии отметить научные достижения и удачные возвращения из экспедиций. Теперь это было в прошлом…
* * *
В академической бане было тепло, еще не начали набиваться крутые Серпузовского района, когда к новогодней полуночи будет не повернуться от перстней, цепей и волын. Еще не орала из динамиков попса – всякие Херкоровы и Газводовы, пока допаривалась интеллигентная публика мягко звучали клавишные Рика Уэйкмэна, готовя абитуриента в раздевалке к предстоящему блаженству.

Коробкова уже ждали: доктор Май-Маевский, однофамилец белого генерала, но по кличке Эсаул, поскольку до генерала все же не дотягивал из-за слишком интеллигентной рожи. Его тематика тонких регуляций, вызываемых полусладкими марочными винами накрылась еще в перестройку, и Эсаул, оформив пенсию по инвалидности, подался в бомбилы – возил безлошадных от Серпузова в городок. Фанатик науки Фомкин еще при Советской власти прославился нежеланием защищаться и способностью беспечально жить на 100 рублей с женой и двумя детьми. Его как-то в декабре поймали в коридоре и, прямо как был, в кедах, запихали в зал Ученого Совета, где и защитили его кандидатскую по совокупности – коллеги сочувствовали его безответной жене и вечно сопливым отпрыскам. Он и сейчас на бюджетном финансировании продолжал работать и добивался удивительных результатов в предупреждении похмельного синдрома.

Вова Спринклер – четвертый за их праздничной шайкой, давно ушел в бизнес и теперь торговал в городке гербалайфом и презервативами, в которых ниихреновцы выносили из Института спирт. Он как наиболее молодой и физически развитый долго работал на военных по тематикам экстремальных состояний, выпивал за раз две-три смертельные дозы, но никогда не пьянел. Сам Коробков, помимо своих научных обязанностей, тоже подрабатывал - на городском стадионе, печатая на табло названия команд, счет и фамилии игроков, забивших голы. Слава богу, хоть можно было совместить приработок и хобби – доктор Коробков был страстным болельщиком команды «Конармеец». Когда-то, еще студентом, начиная карьеру с курсовой на тему: «Пьет, как лошадь», проникся к этому благородному животному искренней симпатией, которая не остыла, несмотря на тяжелые времена. Конечно, и Эсаул – из-за генеральской фамилии, и Спринклер – из-за боевого прошлого, тоже были конармейцами. Только Фомкину все это было по барабану, но разговор поддержать мог и он.

Дело в том, что в прошлом году коробковская Лаборатория Футбольных Фанатов (Фуфанов), где выводили морозостойкую и плодовитую породу болельщиков, питающуюся исключительно алкоголем, зацепившись за шальной грант Фонда Фундаментальных Исследований на экспедиционные работы, участвовали в Большом Эксперименте на матче с командой Мясокомбината. Фомкину тогда тоже дали подзаработать, и он научился отличать аут от корнера и красно-синих от красно-белых.
*          *          *

Картина пера Ю.Романовского

Собственно, с теплых воспоминаний о Большом Эксперименте начался после первого пара и разгонной пары пива дружеский вечер. Да, то был крутой комплексный эксперимент, к которому присоседилась куча народу. Первую скрипку играли, конечно, деятели из НИИ Физической Культуры и Спирта – эти главные ассигнования и захапали, правда, и отчет потом сами писали. Какие-то старые связи с медными касками из Министерства Нападения, какие-то старые тематики по нагрузкам на спортсменов в условиях, приближенных к боевым… В общем, поле было засыпано снегом по самое это самое, а игроков обвешали термодатчиками и регистрировали теплопродукцию тех, кому давали гомеопатические дозы спирта, сравнивая с контрольной группой, которая так согревалась.
            Ниихреновцы поучаствовали, во-первых, тем, что поставили для эксперимента 26 кубометров зеленых чертиков – застелить газон и придать ему весенний вид. Это - чтобы федерация футбола не разорялась и не сорвала опыт. Потом, правда, часть чертиков забастовала под предлогом холода, хоть и была проспиртована насквозь. Перед вторым таймом разразился скандал, и руководству Эксперимента пришлось разориться на бензин для снегоуборочных машин, а городской голова потом еще долго канючил у академика-секретаря бабки за амортизацию снежных скребков.

Фрагмент картины Алексея Меринова из интернета

Зеленые чертики – это, на самом деле, побочный продукт первых экспериментов еще древних исследователей по изучению хромосомных реакций на алкоголь. В НИИ ХРЕНА да и в городке чертики расплодились в невероятных количествах из-за обилия спирта и экспериментальных объектов, на которых они паразитировали. Иногда чертики трансмутировали в насекомых, маленьких, но очень противного вида жен и подруг, а последние несколько лет вдруг ни с того, ни с сего – в таких же маленьких и таких же противненьких начальников.

Во-вторых, это был эксперимент, конкурентный с НИИ Ветеринарии, Животноводства, Общей и Прикладной Экологии. Коробковские вывели 15 тысяч отборных фуфанов, которые уже в третьем поколении ничего кроме ректификата с витаминными добавками не потребляли. Ниивжоповские еле-еле набрали 5 тысяч хиляков. Ниихреновские победили по всем фронтам: конармейцы куда легче передвигались по снежным барханам на поле, а на трибунах их численно и качественно превосходящие фуфаны задавили жиртрестовских, которых пытались выкармливать мясными продуктами. Ясен пень, мы победили – все же спиртным в родной стране кормят уже десятки поколений, а с мясом эксперимент еще, можно считать, в самом зачатке. Где ж их брать, потомственных-то?

Успех был полный, Фомкин на гонорар жене даже тапочки купил, а младшему – оптическую мышку к склепанному из двух бывших 286-х компу. Коробков больше порадовался победе на футбольном поле.

* * *

Поскольку, приберегая пар для крутых, топили для научников не слишком сильно, возникла здравая мысль повысить градус за счет внутренних ресурсов. Носимый запас на этот раз позволил повысить уровень удовольствия с имеющихся 95-ти, до необходимых 120 градусов. На таком эмоциональном фоне разговор сам собой перетек на личность старшего тренера любимой команды Тверддаева, его тактические построения, что, конечно, вызвало бурную дискуссию. При этом практичный Спринклер орал: «Смотри на табло!», а скептический Коробков, считающий себя серьезным футбольным аналитиком, указывал на провалы на краях обороны и отсутствие эффективного короткого паса перед штрафной. «Ну, не интересно мне твое табло, Спринклер! Я футбол смотреть люблю, а не табло!»

Носимый запас был израсходован уже почти наполовину, и для убедительности дискутанты перешли с интеллигентного шепота на басовый регистр. Это, конечно, даром пройти не могло. Какая-то шавка из молодых да ранних вякнула из дальнего угла, что «конские – чудозвонские», и даже стала пробираться поближе к приятелям. Публика в парной, пока, в основном, оставалась интеллигентной, и сопляк тут же споткнулся о чью-то шайку, облился горячей водой, да еще какой-то профессорский голос стал читать ему нотацию о падении нравов современной молодежи.

Коробков со Спринклером восстановили единый фронт и грянули боевой марш:

На море Британском напьется
Табун из горячих коней
Нам счастье еще улыбнется
На зависть ментов и свиней!

Потом, правда, последовало новое препирательство – какой породы молодая шавка? Спринклер считал, что мясокомбинатовская, он всюду видел их козни, а Коробков, как всегда с железобетонной уверенностью, напирал на то, что такой гаденыш может болеть только за команду Отдела Внутренних Дел городка. «Я их зараз, жандармов, за версту чую!» Собственно, Коробков не так не любил самих полицейских, некоторых из которых даже считал человекообразными, как болевших за их команду первоотдельцев и кадровиков, на которых у него вырос огромный зуб еще в студенческие времена.

Носимый запас был дорасходован на то, чтобы отметить моральную победу над врагом, но, как всегда, не хватило самой малости. Тут завозился задремавший было Эсаул и извлек из глубин своего банного саквояжика бутыль «Киндзмараули» - еще того, настоящего, и вопросительно поглядел на друзей. Фомкин слабо вякнул, что градус понижать нельзя, но и он устоять перед чарующим ароматом не смог.

Все же годы берут свое, и по уничтожении бутыли оказалось, что Фомкин и Коробков транспортабельны, но неподвижны. При этом Спринклер ясно помнил, что кто-то из ребят сегодня дежурит по Институту. У Фомкина, кроме пульса на сонных артериях, никаких признаков административной пригодности не наблюдалось. А вот Коробкова можно было попробовать реанимировать - всему городку была известна его способность практически в любом состоянии пройти по прямой метров двадцать.

Никогда не пьянеющий Спринклер взял на себя стратегическое руководство, а пьянеющий, но не вырубающийся Эсаул уселся за баранку. Коробкова и Фомкина заботливо складировали домиком на заднем сидении. Через два квартала тело Фомкина на руках близких было предано его обезумевшей от ужаса супруге – старшенький в первый раз привел в дом девушку. Фомкина, как раз, надеялась, что после бани, последствия которой ей, по традиции, были хорошо известны, Фомкин отбудет на новогоднее дежурство, где в тепле, да со своими антипохмелинами к утру придет в полный порядок.

Спринклер, выслушал стенания и абсолютно трезво заметил, что в состоянии такого нестояния не может быть и речи о проникновении через проходную НИИХРЕНА и отбыл в ночь.

У проходной Коробков был установлен бушпритом на дверь и Спринклер пару раз попробовал, что получится, если придать телу начальное ускорение. Все в порядке – уклонение снаряда от директрисы не превышало 5 угловых градусов. Заняв стартовую позицию в трех метрах перед входом, Вова подпихнул ответственного дежурного по НИИХРЕНА, а Эсаул придержал дверь. Все должно было сработать – если Коробков даже и грохнется, то уже за пределами видимости вахтеров из местного ЧОПа. Друзья и сами бы отвели Коробкова на боевой пост, но, уже давно оставив науку, лишились и пропусков в Институт.

*          *          *
Продолжение – см. часть II «НИИ Хрена»